В ПОИСКАХ ИНЫХ СМЫСЛОВ

В ПОИСКАХ ИНЫХ СМЫСЛОВ


Первое издание

19_v-poiskax200.gif

увеличить

М.: Прогресс, 1993, 280 с.

Аннотация к первому изданию.

Основная задача автора состоит в том, чтобы показать, что в наше время – в век утраты фундаментальных смыслов и всеобщей разбросанности знаний по отдельным закромам многоликой культуры – все же возможно построение единых, по-прежнему целостно звучащих метафизических систем.

Каждая философская система должна иметь свою индивидуальность. Индивидуальность нашей системы задается ее вероятностной окрашенностью. Читателю предлагается новое – вероятностное видение Универсума. 


Второе издание

v_ poiskax_200_new.gif       v_ poiskax_200_new_oborot.gif    


      увеличить                      увеличить                

ПРЕДИСЛОВИЕ

Основная задача автора состоит в том, чтобы показать, что в наше время – в век утраты фундаментальных смыслов и всеобщей разбросанности знаний по отдельным закромам многоликой культуры – все же возможно построение единых, по-прежнему целостно звучащих метафизических систем.

Каждая философская система должна иметь свою индивидуальность. Индивидуальность нашей системы задается ее вероятностной окрашенностью. Читателю предлагается новое – вероятностное видение Универсума.

Работа в этом направлении ведется уже более 15 лет. Много написано статей и книг, изданных как у нас, так и в зарубежье. Первая обобщающая книга вышла недавно: Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности (М.: Прометей, 1989, 287 с.).

Но время шло, и работа продолжалась. Система достраивалась. Продолжалось печатание статей в журналах, малодоступных читателю в современных условиях. Именно это обстоятельство заставило нас собрать статьи вместе – в одной книге. Хотелось, чтобы читатель увидел единую систему, публикуемую целостно.

Наш исходный постулат: в Мире есть Тайна.Не надо пытаться ее разгадать, ибо тогда мы разрушим ее – вульгаризируем, упростим, редуцируя грандиозное к привычному. В то же время горизонт тайны хочется расширять, трансформируя ее в образы Запредельного, слегка просвечивающие через туман нашего незнания.

Наше знание в действительности есть незнание – невульгарное, не примитивное, а хорошо осмысленное, подчас даже подтвержденное научным экспериментом и облаченное в формулы. Горизонт нашего хорошо аргументированного незнания теперь несравненно шире того, что был у наших предков. И если можно говорить в историческом плане об интеллектуальном и духовном прогрессе, то он состоит в том, что мы сумели уйти от примитивизма «здравого смысла» к вершинам непонятного, но манящего.

Но при этом произошло расщепление общества на мирян, продолжающих жить в простоте понимания, и элиту, которая соприкоснулась с другим видением Мира. Да и у элиты тоже произошло расщепление – каждый стоит у своего закрома. Ситуация, кажется, еще сложнее, чем была даже в Древнем – жреческом – Египте.

Отсюда и возможная роль философии будущего. Именно она, как мне представляется, сможет интегрировать культуру будущего. Во всяком случае, так произошло при переходе от Древнего Египта к Афинам.

Такова тема, которой посвящена эта небольшая книга. Ее содержание носит часто фрагментарный характер, ибо время для плавного, строго последовательного изложения еще не настало.

Статьи, собранные в этой книге, заново отредактированы, местами несколько изменены и дополнены.

Совместная публикация статей, конечно, нарушает привычную для нас последовательность течения мысли. Текст, говоря словами Деррида, становится нелинейным[*1]. В этом есть свое преимущество: излагаемая концепция дается в динамике, т.е. в своем не завершенном еще развитии. Все в движении.



[*1] Субботин М.М. 1993. Теория и практика нелинейного письма. Вопросы философии, № 3, с. 36–45.

ВВЕДЕНИЕ

Смыслы, изначально заложенные в Мироздании [Налимов, 1989], раскрываются (или – иначе – распаковываются) множеством различных путей: через науку, философию, искусство, теологию, мистический опыт и, наконец, просто через жизненный путь человека, особенно если он был насыщен трагическими событиями.

В первой части книги мы рассматриваем наиболее близкие нам пути раскрытия смыслов – путь науки и путь философии – и касаемся некоторых аспектов теории сознания. Этой теме была посвящена наша предыдущая книга Спонтанность сознания.

Во второй части книги раскрываются мало исследованные проявления сознания как в плане личностном, так и в плане Вселенной в целом. Особенно серьезной сейчас представляется проблема вездесущности слабых форм сознания. Здесь же мы касаемся и того, что уже можно назвать внутренним духовным опытом, иногда интерпретируемым в мистической терминологии.

Третья часть посвящена новой проблеме – кризисному состоянию нашей культуры. Исчерпанность традиционных смыслов заставляет нас говорить о поисках новой культуры и, соответственно, иной цивилизации.

Путь раскрытия смыслов через искусство остается в тени. Эта тема требует особой, серьезной разработки.

И, наконец, путь жизненного опыта. Я готовлю свои воспоминания. Они будут называться: Канатоходец. Первые три раздела из этой работы уже освещены в журнальных публикациях: Пролог (Путь, 1992, № 1), Мой отец (Человек, 1992, № 3-4), Об истории мистического анархизма в России (Путь, 1993, № 3).

ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ

Глава VIII

НАВСТРЕЧУ XXI ВЕКУ

Критический анализ потребностей[1]

I

Мы напряженно всматриваемся в будущее – до встречи с новым веком осталось менее одного десятилетия.

Мы знаем, что нетривиальный научный прогноз будущего невозможен хотя бы уже потому, что в сфере социальных наук (в отличие от физики) нет фундаментальных констант, остающихся неизменными во времени [Налимов, 1983]. Нет их в психологии и биологии. Отсутствие фундаментальных постоянных свидетельствует о том, что в Мире живого нет существенно устойчивых систем. В этом мире действует спонтанность,не схватываемая рационально ориентированной наукой.

В то же время мы знаем, что в социальной сфере возможен тривиальный, или – иными словами негативный,прогноз, показывающий границы возможного существования спонтанно возникающих эфемеридных структур. Одной из таких структур является наша культура.

В течение по крайней мере трех последних столетий западная культура была преимущественно направлена на развитие научно-технического прогресса. Сейчас уже имеется достаточно много данных, свидетельствующих о том, что наша планета Земля скоро будет не в состоянии выдержать экспоненциально нарастающей нагрузки, не сможет выдержать ее и психика самого человека, о чем свидетельствует непрестанно нарастающее количество негативных явлений социального характера (подробнее эта тема рассматривается в главах IX–XII).

Радикально должна будет измениться и сама наука, задающая технический прогресс; эту тему мы уже детально обсуждали ранее, в главе I.

II

Человек не до конца рационален по своей природе. Даже не зная своего будущего, он все же действует, заглядывая в смутно предчувствуемое неведомое. Сейчас нам видится формирование в будущем новой системы ценностных представлений и даже рождение новой культуры – носительницы нового сознания.

Существует множество определений того, что есть культура. Бессмысленно предлагать какое-нибудь еще. Достаточно лишь обратить внимание на то, что основной ее задачей является социальная терапия. Психика человека неустойчива, легко уязвима. Она нуждается в постоянном терапевтическом воздействии, которое осуществляется путем привносимого культурой раскрытия новых аспектов реальности мира, порождающих новые смыслы, новые ценностные представления. Обновленная устремленность стимулирует приток энергии – преодоление скуки, всегда гибельной для культуры, ведущей к социальной стагнации.

Вспомним прошлое: храмы Египта, пирамиды, сфинксы, процедуры бальзамирования – все это в значительной степени формы терапии. Громады готических соборов, рыцарские турниры, крестовые походы, карнавалы, алхимические изыскания – различные варианты поиска новых смыслов, оказывающих терапевтическое воздействие. Смыслами наделены и символы, присущие глубинному сознанию человека [Jung, 1964/1983], [Walker, 1983].

Мы видим, что потребности человека порождаются не самой его биологической природой, а его взаимодействием с культурой. Именно в результате этого взаимодействия и создается среда обитания человека в ее широком понимании. Но культура, как и всякий организм, может начать стареть. Тогда порожденные ею потребности теряют свое терапевтическое действие и возникает удручающая, губительная скука.

III

Реальность сегодняшнего дня открыла нам многое: научное, т.е. механистическое, видение Мира, невиданное прежде овладение природой, компьютерное мышление, бытовой комфорт, свободное перемещение в пространстве Земли. Человек наконец почувствовал себя существом, сопричастным всей Планете и прилегающему к ней Космосу. Но за все пришлось заплатить: возникло отчуждение человека от самого себя, от других людей, от окружающей природы, от духовной Реальности, имманентной сознанию человека. И над человечеством нависла угроза скуки. Так было уже не раз – вспомним гибель Древнего Рима.

Комфортность жизни – главное общедоступное проявление нашей культуры, – так бросающаяся в глаза на Западе, начинает терять свое терапевтическое воздействие. Потребность в ее дальнейшем наращивании больше не порождает достаточных энергетических импульсов. А каково Природе переносить тяготы нарастающей комфортности нашей жизни?

Технизация всех проявлений культуры, так хорошо понятая еще Хайдеггером[2] [Seubold, 1986], закрыла от нашего восприятия те аспекты Бытия, которые доступны были человеку в культурах прошлого.

Я думаю, что наблюдаемые сейчас негативные явления объясняются не тем, что человек не удовлетворяет свои потребности, а тем, что сами эти потребности перестают удовлетворять человека.

Здесь мы наблюдаем очередное столкновение рационального (логического) с иррациональным (внелогическим – глубинным). Потребности, естественно, формулируются на логическом уровне, а принимаются – на глубинном. Современный человек не подготовлен к тому, чтобы понимать себя. Он потерял своих духовных наставников:

философы подавлены логицизмом (доминирующей парадигмой века);
писатели не готовы предложить образ героя наших дней (создать адекватный миф);
официальное духовенство сковано догмами и не воспринимает запросы современного человека.

Рациональный и иррациональный уровни (аспекты) Бытия оказались рассогласованными, и такая патологическая расщепленность, приводящая к стагнации, сопровождается депрессивностью и агрессивностью (и в итоге – поиском ложных смыслов, реализуемых, например, в образе «врага»).

IV

От новой культуры мы ожидаем иного: возвращения к поискам самого себя в масштабах вселенского звучания, достигающих запредельной реальности.

Мы, конечно, не ждем нового Савонаролы и не хотим новых догм. Обновленная культура должна перестать быть культурой ответов, трансформируясь в культуру вопросов. Нужны новые, оздоровляющие психику вопросы, ответом на которые станут опять-таки новые вопросы, расширяющие горизонт видимой нами реальности. Удовлетворение мы можем найти только в свободном творчестве, расширяющем горизонты реальности. В этом призвание возросшего, мыслящего человека. И помнить мы должны Николая из Кузы, понимавшего еще тогда, что истинное знание лежит в нескончаемом расширении горизонта хорошо аргументированного незнания[3].

Провоцирующие наше сознание вопросы могут прозвучать, скажем, так:

Какова природа человека?
Что есть смысл?
В чем смысл Мироздания?
Какова причастность человека к Природе,
к Мирозданию?

Эти вопросы, по словам О'Брайена (Justin O'Brien), «предполагают наличие активного персонального поиска предельной реальности» ([O'Brien, 1987], с. 38).

Повторяю – на эти вопросы не надо искать отчетливо звучащих ответов. В них надо вживаться. Ими надо стать, начать жить ими. Поняв это, я написал работу Спонтанность сознания [Налимов, 1989].

V

Поиски нового понимания природы человека уже начались, хотя мы их подчас и не замечаем. Они находят свое выражение в возникновении философски ориентированных движений такого рода, как трансперсональная и гуманистическая психология[4], экзистенциальная психология и психиатрия, гештальттерапия[5], движение целостного понимания человека[6]. Издаются книги, журналы, проводятся конференции, выходящие далеко за границы установившейся научной парадигмы.

В предыдущей главе мы уже много говорили об одном из движений, направленных на обновление культуры. Сейчас мы хотим только подчеркнуть, что преобразование культуры – это также и изменение потребностей человека.

Особый интерес для нас представляют работы американского психолога Абрахама Маслоу [Maslow, 1954, 1968], одного из основателей трансперсональной психологии. Он дает детальный анализ потребностей, связывая их со здоровьем личности. Выделяет высшие ценности Бытия, рассматривая их как результат самоактуализации личности. Идеи Маслоу получили широкое распространение в западных странах в задачах управления и воспитания, его книги издавались большими тиражами.

VI

Возможен и иной, не психологический, а культурологический подход к рассматриваемой теме.

У человека, особенно западного и ближневосточного, есть устремленность к романтичности[7]. Человек хочет стать героем или хотя бы быть участником героического дела. Для этого он должен быть увлечен идеей. Увлечен безрассудно. Он должен будет идти на жертву и приносить в жертву других.

Культура обретает пассионарностъ(термин Л.Н.Гумилева), когда в ней просыпается романтизм. В пассионарном романтизме всегда есть что-то иррациональное, идущее из неведомых глубин прошлого. Последующие поколения часто не понимают романтической увлеченности своих предшественников.

Обратимся ненадолго к истории. Героическим был эпос Древней Греции. Христианство было романтично с момента своего появления: Христос был таинственен, таинственно было и Его учение, особенно если не отлучать гностицизм от христианства. Началось христианство с Великой жертвы, жертвенность потребовалась и от ранних последователей. А затем религиозные войны – сколько крови было пролито во имя Христа! А рыцарство – турниры, крестовые походы (смысл которых до конца нам не ясен), предание о короле Артуре, легенды о Чаше Грааля и, наконец, величественный образ рыцарской чести – разве это все не проявление романтики?!

Меня спросят – а инквизиция, это что? И я отвечу, что это тоже романтика, хотя и мрачная и изуверская.

Разве не романтичными были все подспудные, глубинные движения религиозно-философской мысли в Европе? Не романтические ли устремления породили Великую французскую революцию?

В России революционная мысль всегда была глубоко романтичной. На романтической волне произошла революция 17-го года. Я помню 20-е годы [XX века]: несмотря на надвигающуюся грозу, мы жили все еще в атмосфере революционной романтики. И дальше, несмотря на безумные репрессии 1937–1938 годов, Советский Союз выходит победителем в войне, и тогда только начинается медленно нарастающее отрезвление, заканчивающееся поражением в «холодной войне».

В Германии на государственном уровне все происходило в сжатые сроки. Но продолжительно шла подготовка – романтизм раскрывался через древний германский эзотеризм, вышедший на поверхность общества, казалось бы воспитанного достаточно рационалистически.

Впрочем, и обычные войны прошлого окрашивались в романтические цвета. Вспомним «Войну и мир» Толстого, а еще и «Хаджи Мурата», повесть, написанную в те дни, когда автор уже встал на путь христианского смирения.

И последнее – по воле судьбы мне пришлось близко познакомиться с мировоззрением воровского мира. Да, там была романтика – лихая, вывернутая наизнанку, жестокая. Это были рыцари черного мира – смелые, отчаянные, жесткие, приверженные своему ритуалу, своему демоническому идеалу. В карательных заведениях все было устроено так, что они сумели рассеять свое учение по всей стране. Что это было – недомыслие властей? Или и здесь была заложена какая-то мысль, не поддающаяся раскрытию?

Итак, романтика – этоодна из самых серьезных потребностей человека. Психологи не хотят ее изучать, поскольку здесь рассматривается явление не столько личностное, сколько социальное. Социологам эта тема чужда, поскольку она опирается на глубинную природу человека, остающуюся еще малоизученной.

Тема остается нераскрытой.

Мы должны отдавать себе отчет в том, что в XX веке натиск романтизма оказался особенно сокрушительным. Этому способствовало высокое состояние техники – романтизм в своих конкретных проявлениях оказался хорошо вооруженным.

В то же время мы понимаем, что человек не может существовать без обращения к романтизму. Иначе – скука, безразличие, алкоголизм, наркотики, психические расстройства, самоубийства...

Как нелепо сейчас выглядят попытки найти смыслы жизни в национальных конфликтах и в других формах агрессивности. Этот пожар имеет место не только в нашей стране, но и на благоразумном Западе. А сколь наивны попытки потопить мечту о романтизме в роскоши жизни! Это ведь было уже в Древнем Риме.

В наши дни в западном мире романтизм в национальном масштабе, пожалуй, сохранился только в Соединенных Штатах – стране молодой, воспринявшей (и продолжающей принимать) пассионариев из других стран. В стране, провозгласившей Декларацию независимости (1776 г.), ставшую первой декларацией прав человека. Приезжая туда, всем существом своим ощущаешь напряженность деловой жизни. Именно это дает стране силу, объединяет людей, вселяет веру в будущее. Но раковая опухоль безразличия и пассивности зреет и там – это следует из данных, приведенных в последних главах этой книги.

А Западная Европа дремлет, отдыхая от пережитого, пытаясь (особенно в Германии) скопировать Америку. Что-то получается, но не то, что за океаном. Не та почва.

А у нас, в нашей измученной стране, идет еще распад Великой империи, созданной Отцом народов. В распаде опостылевшей цивилизации страха есть своя романтика. Есть пассионарность, обретшая негативный, разрушающий характер. Романтика насилия направлена на то, чтобы насильственно разрешить все проблемы, начиная от нелепого национального размежевания и кончая бессмысленным личным обогащением – обогащением на тонущем корабле.

А где-то подспудно люди ждут рождения новой, позитивной романтики, направленной на безнасильственное устройство общества на основе согласия и обновленной свободной духовности. Или, может быть, я ошибаюсь?

После более чем двухтысячелетнего существования нашей динамической культуры остается нерешенным вопрос о том, чтó есть фундаментальная потребность человека!

VII

Можно поставить вопрос и иначе: готов ли современный человек к восприятию новой системы ценностных представлений? Обладает ли он достаточной внутренней свободой? По существу, об этом же говорит и Сейичи Яаги (Seiichi Yagi):

«...культура есть нечто, что не существует до тех пор, пока она не оказывается понятой» ([Yagi, 1987], с. 36).

Ответ на эти вопросы звучит положительно. Здесь мы опираемся на наш опыт многолетних медитационных исследований глубинных уровней сознания человека, описанный в книге [Nalimov, 1982]. Одна из представленных там серий экспериментов проводилась с триадой ключевых слов: свобода, рабство, достоинство. Сеансы проводились в больших аудиториях, нередко включавших до 100–150 человек. В большинстве отчетов (около 80%) свободаописывалась как свет, полет, радость, безграничность, открытость. И только приблизительно 20% отчетов составляют клишированные тексты, содержащие стереотипы современной культуры. Такие же тексты пишут пациенты психиатрической лечебницы (получившие медикаментозное лечение).

Наш вывод здесь таков: в глубинах своего сознания большинство участников эксперимента оказались готовыми к восприятию нового.

VIII

Задача сейчас состоит в том, чтобы понять начавшийся процесс обновления культуры, интегрирующий (и адаптирующий к нашим условиям) терапевтические формы, накопленные громадным опытом прошлого, и сделать его всемирным процессом.

Вопрос может быть поставлен так:

Возможно ли человеку обрести трансличностное начало? Может ли человек соприкоснуться с Запредельным настолько глубоко, чтобы обрести новый статус существования? Сможет ли сама романтика завтрашнего дня прозвучать романтично? Наконец, не разрушительно?

К обсуждению этой темы мы еще вернемся в последней, XII главе.

ДЛЯ КНИГИ «В ПОИСКАХ ИНЫХ СМЫСЛОВ»

Глава об измененных состояниях сознания

ui4eli-1-200.gif   ui4eli-2-200.gif  ui4eli-3-200.gif    
   увеличить                           увеличить                            увеличить               
Эти картинки индейцев племени Уичоли подарил В.В.Налимову создатель Института Научной Информации в Филадельфии А.Гартфилд, который обдуманно выкупает многие изделия индейского искусства, поддерживая скудную товарную «экономику» племени. Индейцы-уичоли исповедуют «Великий Дух», что связано с употреблением галлюциногенного кактуса-пейота и поисками откровения в измененном состоянии сознания.

Культ пейота начинается во тьме веков, уходящих за пределы европейской «новой эры». По преданию, тогда несколько индейских племен, объединившись, подняли мятеж против поработивших их сильных и жестоких сородичей. Однако в решающей битве мятежники были разбиты; в сумятице отступления разбиты были и запасенные сосуды с водой. Повстанцам, оттесненным в пустыню, грозила бы верная смерть от жажды, если б им на пути не встретились мясистые кактусы, в клетчатке которых, помимо воды, оказалось еще что-то, что позволило им не только пересечь пустыню, но и услышать голос Бога, который повелел им прекратить кровавые человеческие жертвоприношения и приносить жертвы плодами и цветами. Сложное химическое соединение, содержащееся в клетчатке и, особенно, в корнях пейота - мескалин - является галлюциногеном, подобным ЛСД. Мескалин полностью изменяет привычный образ мира и вызывает видения-галлюцинации, которые истолковывались индейцами, как непосредственные послания Бога.

На протяжении двух тысячелетий потомки мятежников - индейцы уичоль - не изменили своему божеству. Даже оттесненные в горы Сьерра-Мадре (где, помимо них, нашли последнее убежище несколько индейских племен), каждый год они продолжают совершать беспримерный четырехсоткилометровый переход в полупустынные районы, где растет пейот, чтобы запастись им в количестве, необходимом для поддержания культа. Походу предшествует длительное очищение воинов, включающее полное половое воздержание и пост. Все двадцать дней, которые занимает путь до пейота и обратно, воины ничего не едят, кроме корней кактуса. Достигнув цели, посланцы племени начинают собирать растение не раньше, чем вождь узрит Бога в образе волшебного оленя со светящимися рогами. По возвращении воинов с добычей начинается подготовка к большому религиозному празднику, в ходе которого каждый получает возможность «узнать истину». Вкушению священного кактуса предшествует ритуальная охота, ритуальное приготовление кукурузы и двадцатичетырехчасовая трансовая пляска.

По прошествии трех дней индейцы возвращаются к обычной жизни. Пейот также является настоящим «хлебом причастия» в Native Americans Church («Церкви коренных народов Америки»), которая исповедует откровение Св.Духа и Христа, нетерпимо относясь при этом к алкоголю, неприемлемому для индейцев.

Картины индейцев-уичолей, созданные при помощи цветных нитей, наклеенных на подложку, несомненно, иллюстрируют видения, возникающие под воздействием пейота и являющиеся, как верят индейцы, божественным откровением.



[1] Неполный текст этой работы был опубликован в журнале Scientometrics, 1991, v. 20, № 1, p. 65–69.

[2] Хайдеггер говорит о современной технике как о некотором «мироустройстве», о наступлении «технической пустыни».

[3] Эту тему мы раньше уже обсуждали в главе I.

[4] Гуманистическая психология направлена прежде всего на самоактуализацию личности, и она, соответственно, легко вписывается в нашу эгоцентрированную культуру. Трансперсональная психология (глава VII) радикальнее – она направлена уже на трансценденцию личностного начала, соотносимого со всем человечеством и, более того, – со всем семантическим космосом. Это – некоторая форма бунта против существующей культуры.

[5] В гештальтфилософии также легко просматривается бунт против эгоцентричности. Личность там рассматривается только как потенция – что-либо более определенное возникает только в реальном поведении.

[6] Движение, направленное к целостности, – Wholemovement, развиваемое известным английским физиком Д. Бомом, информирует нас о том, что мы суть проявление неделимой реальности, способной формулировать идеи о себе самой.

[7] Наше понимание термина романтика существенно шире, чем принято в философии. Там с этим понятием связывается состояние культуры в конце XVIII и первой половине XIX в.



Назад в раздел