1993 – Размышления о путях развития философии

Вопросы философии, 1993, № 9.

 

Является ли регулирующим принципом физики требование смысла? Если так, мы должны спросить: что порождает смысл? Тогда нам придется вторгнуться в область философии, чтобы достичь прогресса в решении этой проблемы и, перефразируя Талейрана, объявить, что философия слишком важна, чтобы ее можно было оставить философам.
Дж. Уиллер

ВВЕДЕНИЕ

Приближаясь к XXI в., мы начинаем все острее ощущать кризисную ситуацию, охватывающую все человечество. И более того, выходя за привычные нам границы, кризис вторгается в запредельность нашего существования – духовную область Бытия.

Изжила себя культура, возникшая еще в Афинах, Иерусалиме и Риме. Завершает свой путь цивилизация, рожденная этой культурой.

Нужны новые смыслы. Но кто может ихдать?

Религия? Вряд ли. Все официальные конфессии остаются погруженными в далекое прошлое. Они не хотят видеть того» что изменился сам человек. Изменился радикально. В новой ситуации возникают существенно новые проблемы. Они может быть еще и не сформулированы достаточно отчетливо, но уже стучат в сердце человека, стремясь вырваться на простор широкого осмысления. Нельзя говорить о вере, не давая ей современной интерпретации, отвечающей боли сегодняшнего дня. Нельзя выйти из глобального кризиса, ограничиваясь восстановлением поруганных храмов.

Философия? Но она остановилась на наших глазах завершением экзистенциализма и философской герменевтики, оскудением позитивизма и трагическим крахом марксистского материализма.

В предисловии коллективной монографии "После философии. Конец или Трансформация" говорится: "Мыслители, которых мы выбрали (в качестве авторов), все придерживаются той точки зрения – конечно, каждый по-своему – что философия находится на изломе, что философские представления не могут дальше развиваться так же, как это было раньше. Именно так они мыслят "После-философию" – с большой буквы, как предложил Рорти. Для одних, таких, как Рорти и Деррида, послефилософский период означает» что платоновская традиция "изжила себя". Для других, подобно Хабермасу, философию следует заменить, согласно Марксу, социальными исследованиями. Для остальных, таких, как Гадамер и Рикер, это означает продолжение философии путем трансформации ее в философскую герменевтику, а в случае Макинтайра и Блюменберга – философскую историографию. И, наконец, для таких, как Девидсон и Дамметт, философия продолжается, хотя и в измененной, но все же известной форме теории смыслов"[1].

Какими бы ни были пути развития, главное, что философская мысль, затихшая в наши дни, готовится к новому усилию – к тому, чтобы выйти на просторы будущего, взяв на себя миссию осмысления всего пережитого и философски еще неосмысленного опыта. Об этом мы хотим поговорить.

В сумерках грядущего, нам кажется, легче разглядеть будущее философии, чем будущее религии. Возможно, они войдут в одно русло, как это было во времена патристики...

Неизбежность встречи с наукой

В XX в. экзистенциализм, а позднее и философская герменевтика не признали науку, а наука, хотя и начала понимать потребность в философском осмыслении, – не признала достаточность современной философии (об этом свидетельствуют и приведенное в эпиграфе высказывание Уилера). Позитивизм – во всех его проявлениях все же не смог перебросить мост между наукой и философией. Его роль скорее всего ограничилась сдерживанием – он пытался охранить парадигму науки от расшатывания, начавшегося в лоне самой науки.

В нашей стране философия была объявлена "научной "дисциплиной. Но это был лишь очередной обман – на самом деле наука просто оказалась на службе у идеологии, провозгласившей себя (без всякого на то основания) единственно возможным научным мировоззрением. Все мы оказались не только свидетелями, но и участниками борьбы науки за право свободного развития.

"Чтобы яснее стала невозможность и ненужность научной философии, важно подчеркнуть вывод, что наука есть послушание необходимости. Наука не творчество, а послушание, ее стихия – не свобода, а необходимость. Видно будет, что наука – ветхозаветна по своей религиозной сущности и связана с грехом. Наука никогда не была и не может быть освобождением человеческого духа. Наука всегда была выражением неволи у человека и необходимости... Наука по существу своему и по цели своей всегда познает мир в аспекте необходимости, и категория необходимости – основная категория научного мышления как ориентирующего приспособления к данному состоянию бытия. Наука не прозревает свободы в мире. Наука не знает последних тайн, потому что наука – безопасное познание. Поэтому наука не знает Истины, а знает лишь истины. Истина науки имеет значение лишь для частных состояний бытия и для частных в нем ориентировок. Наука создает свою действительность. А философия и религия создают совсем другие действительности"[2].

Эти слова, принадлежащие русскому экзистенциалисту Н. Бердяеву, прозвучали в 1916 г. незадолго до появления квантовой механики, где физики отказались от необходимости, обратившись к вероятностному пониманию микромира. Бердяев, находясь в стороне от науки, не смог, естественно, предвидеть того, что произойдет в физике.

"Диссиденты" появились в среде самих физиков. Именно они заговорили о необходимости расширить наши представления о том, что есть реальность. Вот несколько высказываний известных физиков и астрофизиков, подчас достаточно экстравагантных.

Луи де Бройль: "Квантовая физика, таким образом, не ведет больше к объективному описанию внешнего мира..."

Эрвин Шрёдингер: "Одни и те же элементы используются для того, чтобы создать как внутренний (психологический), так и внешний мир...
Субъект и объект едины. Нельзя сказать, что барьер между ними разрушен в результате достижений физических наук, поскольку этот барьер не существует".

Карл Вайцзеккер: "Сознание и материя являются различными аспектами одной и той же реальности..."

Джеймс Джине: "Вряд ли может быть оспорено то, что природа и наш математически мыслящий ум работают по одним и тем же законам... Это остается справедливым в том случае, когда наш ум впечатывает свои законы в природу, и тогда, когда природа впечатывает свои законы в нас, снабжая достаточными оправданиями для представления об универсуме как о математической конструкции".

Артур Эдипгтон: "Печать субъективности лежит на фундаментальных законах физики.
Нет фундаментальной измерительной системы... Во всяком случае, измерительные системы в современной физике являются произвольными. Мы находим странные следы на берегах неведомого. Мы разрабатываем одну за другой глубокие теории, чтобы узнать их происхождение. Наконец, нам удается распознать существо, оставившее эти следы. И подумать только! – это мы сами"[3].

Математическая мысль в некоторых своих проявлениях вошла в явное противостояние с тем, что принято называть "здравым смыслом", почерпнутым из повседневного опыта. Оказалось, что иное видение мира человек открывает в глубинах своего сознания. В этом состоит мировоззренческое значение математики[4].

Однако до сих пор только физическая наука (и космогония) сумели воспользоваться в должной мере математическим прозрением. Особенно большое значение в развитии физики сыграла нетривиальная геометризация ее представлений, позволившая существенно углубить представление о физическом поле.

Здесь мы ограничимся только упоминанием выдающихся мыслителей внесших философский вклад в понимание природы человека: 3. Фрейд, К. Юнг, У. Джейм (Джемс), К. Ясперс, Л. Биисвангер, Э. Фрапкл (основатель логотерапии) и, наконец, К. Уилбер и С. Гроф – представители трансперсоналыюй психологии, находящейся еще на обочине университетской науки.

В естественных науках философская мысль концентрируется вокруг проблем, связанных с происхождением живого начала в мире и его эволюцией. Здесь на передний план выдвигается противостояние наивному – чисто механическому пониманию эволюционизма, идущему еще от Ч. Дарвина, поверившего в творческую силу естественного отбора, возникающего на фоне случайной изменчивости. Укажем здесь следующие имена: П.А. Кропоткин, В.И. Вернадский, Тейяр де Шарден, Л.С. Берг, А.А. Любищев, С.В. Мейси, В.А. Красилоц, Ю.В. Чайковский, Р. Шовэн, П. Шалмель.

Итак, мы видим, что философская мысль не останавливалась в своем развитии. Она просто расплескалась по различным направлениям науки. Утратив свою целостность, она лишилась метафизического (умопостижимого) начала бытия. Иными словами, философская мысль сохранилась, но она потеряла статус философии в ее прежнем привычном и чарующем звучании.

Были, конечно, попытки возродить философию через науку, не обращаясь к метафизическим обобщениям.

Вспомним здесь хотя бы о прагматизме, рассматривающем мышление как средство приспособления к среде с целью успешного действия (истина становится полезностью), или об операционализме, сводящем теоретические понятия к операциям – процедурам измерения. Но все это в плане мировоззренческом оказалось малоинтересным. Близким к научному мышлению оказалась популярная сейчас на англоязычном Западе аналитическая философия (неопозитивизм), опирающаяся на логический или – в другом своем проявлении – на лингвистический анализ языка философских высказываний. Это направление, конечно, интересно. Но горизонт его все же очень ограничен из-за резкой антиметафичической настроенности. Если хотите, это направление, утратив мировоззренческое звучание, потеряло статус философии в широком ее понимании. Следующим шагом было возникновение постпозитивизма (К. Поппер, У. Куайн, П. Фейерабенд), осторожно расширившего рамки неопозитивизма, но не настолько, чтобы Стать всеохватывающей мировоззренческой концепцией.

С постпозитивизмом смыкается или даже частично пересекается философия науки, запятая опять-таки частной методологической задачей.

В наши дни гораздо серьезнее выглядит попытка рассматривать мироздалие, опираясь достаточно аккуратно на современное состояние физической науки[5]. В них явно ощущается аромат философской мысли. Но все же это еще только "околофилософия". Чтобы достигнуть подлинно философского уровня, надо усилить метафизическую составляющую, включив в картину мироздания представление о вездесущности сознания, смыслов (и их ценностных оценок) и спонтанности.

Попытку непосредственного включения сознания в картину физического мира мы находим в книге П. Дейвиса и Дж. Брауна "Дух в атоме". Читаем там:

"Ключевая роль процесса измерения в квантовой механике неизбежно приводит к вопросам о природе ума и сознания и их отношению к материи. То обстоятельство, что наблюдение, однажды сделанное в квантовой системе, мгновенно изменяет ее состояние (волновую функцию), означает то же, что высказывание "ум главенствует над материей". Это выглядит так, будто изменение ментального состояния экспериментатора при первом осознании результата измерения вступает в обратную связь с лабораторной аппаратурой и, следовательно, – с квантовой системой, изменяя ее состояние. Короче говоря, физическое состояние действует, изменяя ментальное состояние, и ментальное состояние реагирует, в свою очередь, на физическое состояние"[6].

В другом месте говорится:

"В некоторых... интерпретациях сознание – человеческое сознание – имеет прямое отношение к природе физической реальности, так что ничто не существует, пока не наблюдаемо"[7].

Эта интерпретация (с позиции одного из участников дискуссии) представляется противоинтуитивной, и ей противопоставляется, в частности, концепция параллельных вселенных.

Не вдаваясь в подробный анализ всего сказанного выше, хочется отметить одно очень важное обстоятельство: проблема "сознание–материя" становится серьезной проблемой физики, ускользая из рук профессиональных философов. Что-то похожее, по-видимому, может произойти и в биологии, если хотя бы некоторые из биологов готовы будут признать, что эволюция живого может рассматриваться как творческий процесс. В психологии уже выкристаллизировалось одно мировоззренческое направление, известное как трансперсональное движение.

Хочется подчеркнуть здесь, что, говоря о встрече философской мысли с современной наукой, мы отнюдь не имеем в виду возвращение к раннему позитивизму, стремившемуся к систематизации научного знания в рамках суровой механистической парадигмы. Речь должна идти, как это мне представляется, о метафизическом осмыслении всего полученного наукой, если термину метафизика придавать широкое звучание. Иными словами, можно говорить о возрождении натурфилософии в новом, более широком и одновременно более строгом понимании. Может быть, особенностью новой натурфилософии должно стать умение ставить смелые вопросы, на которые не могут быть даны ответы. Безответные вопросы будут расширять наше представление о мироздании. Осознание глубины этой тайны может стать нашим миропониманием. Такое миропонимание будет динамичным, так как наше представление о тайне мира будет непрестанно углубляться.

Встречи с психофизическим экспериментом

Если мы еще готовы считать, что проблема "сознание–материя" остается философской, то отсюда с неизбежностью следует, что философия сталкивается непосредственно с физическим экспериментом. Таким образом, в западной культуре происходит совсем недавно еще просто немыслимый прорыв в неведомое. Это хочется понять и достойным образом оценить.

Сейчас мы, наконец, по-настоящему осмыслили тот очевидный факт, что компьютер – это метафора разума (здесь, правда, уместнее английское слово – mind). Это значит, что компьютер может быть включен непосредственно (т.е. вне аппаратурно) в общение с человеческим разумом. Это значит также, что подобные эксперименты могут повторяться многократно – миллионы раз. Всем этим начинают заниматься профессиональные физики, умеющие еще и обрабатывать данные в соответствии с современными требованиями. И то, что раньше называлось парапсихологической деятельностью, сейчас становится рутинным физическим экспериментом. Оказывается, что можно найти и другие физические метафоры разума. И здесь перед нами открывается возможность прямого, аппаратурно-неопосредованного воздействия сознания на физически реализуемую его метафору.

Я и моя коллега Ж.А. Дрогалина в течение недели принимали непосредственное участие в таком эксперименте. Я – с компьютером, она – с маятником. Эксперименты проводились в течение всего рабочего дня в Лаборатории исследования аномальных явлений в знаменитом Припстонском университете. Научные руководители – профессор Роберт Джан и Бренда Данн.

1. Генератор шума. Оператор наблюдает на экране последовательность положительных и отрицательных импульсов. Строго говоря, числовой шум никогда не бывает "белым". На регистрограмме отчетливо прослеживается нестрогая вероятностно задаваемая периодичность, поэтому лучше говорить о псевдослучайной последовательности чисел. Оператор может воздействовать только мысленно. У него есть три варианта: быть нейтрально настроенным, стремиться исказить данные в сторону их увеличения или уменьшения. В первом случае при простейшей обработке мы получаем так называемое нормальное (гауссово) распределение в двух других случаях функции распределения приобретают правую или, соответственно, левую асимметрию. Изменения оказываются статистически значимыми. Это, правда, получается не всегда, и у одних операторов значительно лучше, чем у других.

Авторы исследовательского проекта, опираясь на квантово-механическую метафору сознания, интерпретируют результаты опыта как свидетельство непосредственного воздействия сознания на генератор. Возможно и иное объяснение – оператор может угадывать предстоящий ход квазипериодической регистрограммы и, соответственно с этим, выбирать позитивную или негативную позицию[8]. Но второе, конечно, не снижает значимость полученных результатов.

Мне представляется более естественным такое объяснение: оператор ведет себя по отношению к генератору чисел так же, как гипнотизер по отношению к гипнотизируемому. Это объяснение базируется на представлении о том, что генератор имеет некое квазисознание и создает квазитексты – регистрограммы небелого шума. Иными словами, оператор посылает рецепиенту-генератору некий фильтр[9], искажающий свойственный генератору текст (фильтр, скажем, может искажать так называемую "спектральную плотность", определяющую периодичность регистрограммы). Привлекательность этого объяснения в том, что здесь сохраняется явная параллель с возможным объяснением механизма гипноза – явления нам всем хорошо знакомого, но слабо осмысленного теоретически.

Принципиальная разница двух объяснений в том, что в первом случае приходится исходить из представления о механистичности сознания, а во втором – из вездесущности немеханического сознания. Отсюда как раз и следует, что интерпретация упомянутого выше эксперимента имеет философское звучание.

2. Маятник. "Маятник" представляет собой вполне сложное устройство, включенное в компьютерную систему, которая осуществляет его калибровку перед началом каждого эксперимента и ведет регистрацию всего экспериментального процесса. Собственно маятник – это прозрачный шар на оси, который в зависимости от воздействия меняет свою окраску: убыстряясь, он желтеет и краснеет, замедляясь – зеленеет и синеет. Это красиво и интересно.

Маятник реагирует на ментальное действие оператора, принимающего решение замедлять или ускорять его в соответствии с условиями эксперимента. Можно отметить, что при чтении вслух и про себя любимых стихотворений или отрывков из Евангелий, маятник менял цвет, хотя иногда его убыстрения (замедления) оказывались инвертированными относительно "команды". Он реагировал и в том случае, когда оператор пребывал в состоянии углубленной сосредоточенности на смыслах, как бы совсем забыв о маятнике.

"И я услышала звонок, открыла глаза, увидела что-то перед собой, задержалась на этом что-то, не осознавая, потом поняла, что это маятник. Он раскачивался пурпурно-прозрачный и казался мне странно живым и созвучным. Он подхватил мое состояние (мой текст) и послал свой цвет. Мы взаимодействовали. "Переливы чешуи далече озарили уступы круч, точно голос нечеловеческий, превращенный из звука в луч". Я читала маятнику поэму Н. Гумилева "Дракон" два дня назад и вот теперь это превращение видела проявленным, достижимым".

Желая подойти к объяснению наблюдаемого явления, мы можем предположить, что в сознании человека имеется семантический аналог физического маятника, который каким-то образом может оказаться связанным с механическим маятником, наблюдаемым оператором (связь гипнотического типа). Изменение эмоционального состояния оператора под влиянием чтения текстов, сильно действующих на его психику, локально меняет метрику семантического поля, что в свою очередь ведет к изменению длины маятника, а следовательно, – к изменению периода колебаний. Далее в игру вступает резонанс. Такое описание носит, конечно, чисто метафизический характер. И здесь опять хочется подчеркнуть, что предлагаемое описание опирается на философски обосновываемое представление о том, что состояние сознания может локально изменять метрику семантического пространства.

Многообразие духовного опыта человечества

Философское понимание природы человека не может быть сколько-нибудь полным без осмысления и осознания всего многообразия духовного опыта человека, обретенного им в историческом прошлом из разных культур. Совершенно недостаточно того, что делают этнографы, антропологи и религиоведы. Опыт прошлого должен быть заново пережит. Его нельзя изучать заочно, как, скажем, нельзя изучать живопись, не видя ее, или музыку – не слыша.

Выше уже упоминалось "трансперсональиая психология" – сейчас это, пожалуй, единственное разветвленное и оформленное движение, вставшее на путь не простого изучения, но и освоения духовного опыта прошлого. Речь идет об обращении к измененным состояниям сознания, обретающим статус трансличностного существования. Это выход за привычные пределы личностной капсулизации. Здесь, прежде всего, обращается внимание па многообразные методы медитации, которыми владели мистики, как Востока, так и христианского Запада. Проявляется также интерес к гностицизму и суфизму, разным вариантам китайской гимнастики, языческому шаманизму, сновидениям, где возможен эксперимент – сновидения поддаются направленному воздействию. Можно говорить о так называемых люсидных снах, когда сновидец отчетливо осознает сновидение и даже управляет им; возможно также стимулирование коллективных сновидений.

Перед нами разворачивается новая разномерность бытия человека в мире, скрытая от нас суровой – позитивистской – парадигмой науки.

Можно ли философу игнорировать такой опыт?

Встреча с конфессиональной религиозностью

Кто из нас не испытывал на себе хоть раз благостного влияния литургии – Православной или Католической? Кто не ощущал такого воздействия, идущего от древних икон?

Потенциальная духовная сила конфессиональных религий громадна, но востребуется ли она в должной мере? Мне представляется, что, скорее всего, нет.

Наше миропонимание задается, прежде всего, некоторыми смутными отголосками науки, и, что существенно – науки прежних дней, когда все было понятно и легко согласовывалось с примитивным материализмом. Философия, не сумевшая сблизиться с наукой, также не смогла столковаться и с конфессиальной религиозностью. И основа хочет говорить о том, что культура остается расколотой и потому малодейственной. Конфессиональная религиозность порвала и свои прежние связи с искусством. Легко ли существовать на обломках расколовшейся культуры?

Конечно, были попытки сближения. Вспомним плеяду русских религиозных философов недавнего прошлого. Любопытно, что такой серьезный исследователь, как В.В. Зеньковский, обративший внимание на тему секуляризации и в русской религиозной философии, в то же время писал:

"Мы как бы стоим на пороге (а может быть, частично уже переступили этот порог) философских построений, определяемых озарениями, дарованными нам Православием... "[10].

Грустно, что нить эта, кажется, оборвалась.

Отметим, что на Западе в первой половине нашего века возникла тенденция связать религиозную мысль с философией экзистенциализма.

Упомянем здесь, прежде всего, М. Бубсра, еврейского религиозного писателя, близкого анархизму. Одна из его примечательных идей: бытие как диалог между Богом и человеком, человеком и миром.

Особенно интересным представляется возникшее в протестантской среде движение "Диалектическая теология", близкая к раннему немецкому экзистенциализму Ясперса и Хайдеггера. Упомянем здесь хотя бы следующие широко известные имена: К. Барт, Э. Бруннер, Р. Бультман, Р. Нибур[11], П. Тиллих. Наиболее яркой фигурой здесь, конечно, является Тиллих. Его популярность (в период жизни в США) была громадной. Можно, пожалуй, сказать, что основной заботой, тревожащей Тиллиха, была проблема утраты смыслов. Он пытался создать теологическую систему, открытую всем течениям современной философской мысли[12]. Но это не нашло своего отклика, хотя ведь еще и И. Кант стремился рассматривать религию в пределах философствующего разума.

Таким образом, можно констатировать, что философии не удалось перебросить мост ни в сторону науки, ни в сторону религии. И это несмотря на то, что проблема смысла беспокоит сейчас и религиозный мир, и мир физиков. Но беспокоит ли в наши дни эта тема достаточно серьезно самих философов?

Надвигающаяся катастрофа

Почему вообще люди ждут конца света?
И. Кант

С давних пор звучит эсхатологическое отчаяние – человечество предчувствовало возможность мировой катастрофы, но не знало, когда и откуда она придет. Теперь мы знаем, что наша культура находится на изломе. Она должна будет радикально трансформироваться, иначе тонкий живой покров нашей гостиницы – Земли – иссякнет вместе с пашей гибелью.

Экология – в глобальном ее понимании, это проблема всеохватывающего звучания. Ее частные решения могут только ненадолго отодвинуть срок.

В поддержку своих высказываний я обращаюсь к книге Арне Нейсса, которая производит сильное впечатление широтой постановки задачи:

"...Задача сторонников глубинного экологического движения не сводится к небольшим реформам, а требует существенной реориентации всей нашей цивилизации"[13].

Да, цивилизация должна измениться, но это станет возможным, когда изменится сама культура, ее смысловое содержание.

Изменение смыслов – это творческий процесс. Никто не может предсказать, как он будет совершаться. Ясно одно: сейчас смыслы человека носят по преимуществу личностный характер. Но, расширяясь, охватывают еще и семейную сферу, и сферу общенациональную, и даже общегосударственную. Так рождается национальный патриотизм и его герои. Так привыкли мы видеть мир.

Но забота о продолжении жизни на Земле требует иного мирочувствования. Человек теперь должен обрести смыслы, которые позволяли бы ему стать гражданином Земли, стать ее патриотом. Нужно будет склониться перед Геей – древней богиней Земли. А кто-то может быть уже сейчас готов почувствовать себя гражданином и обитателем всего Универсума?

Однако новые смыслы не только должны прийти но и быть восприняты свободно.

Свобода – основа христианского мирмиропонимания. Только свободный выбор может порождать мораль. Это хорошо понимал Кант; Когда в трагические дни Великой Французской революции писал:

"Свободный способ мышления – равнодалекий как от раболепия, так и от распущенности – вот благодаря чему христианство завоевывает сердца людей, рассудок которых уже просветлен представлением о законе долга. Чувство свободы в выборе конечной цели внушает им любовь к моральному закону"[14].

Ио возможно ли осознание соборности всего человечества? В наши дни еще нигде не удалось этого достигнуть, хотя в далеком прошлом имел место положительный опыт общинности.

Чтобы сделать свободный выбор, надо иметь достаточный набор смыслов, способных увлечь человека.

Итак, мы приходим к неожиданному выводу: глубинная экология замыкается на проблему смыслов.

На чьи же плечи может лечь задача осмысления нового миропонимания? Казалось бы, что решающую роль должна сыграть философская мысль. Но сможет ли она осуществить эту миссию, оставаясь в изоляции от серьезной науки, от искусства, от религиозных и мистических представлений?

Завершающие слова

Теперь я могу усилить свою позицию и сказать, что философская мысль расплескалась не только по всем разделам науки, но и почти по всем сусекам нашей культуры. Сейчас мы слишком много знаем и задаем слишком много вопросов. Обсуждение этих тем может обрести смысл только тогда, когда мы сможем сформулировать достаточно отчетливые представления о мироздании и нашем бытии в нем, как-то осмысливая при этом и запредельность этого бытия.

А если не сможем? Тогда наша культура неизбежно погибнет. Человек не может существовать, активно действовать, если культура не дает ему путеводной нити широкого мировоззренческого характера. Об этом говорит нам история и особенно история гибели великой империи – Рима.

Я уже не раз писал о том, что нам нужны новые смыслы или точнее – нужно радикальное переосмысление прежних смыслов. Трагичность в том, что теперь процесс переосмысления должен идти в очень широком, невиданном доселе ракурсе. Готовы ли мы к этому? Достаточно ли хорошо устроена наша система образования?

Не будучи профессиональным философом, Я сделал попытку широкого мировоззренческого осмысления, связав строгие науки (математику и теоретическую физику) с философией, психологией, религиоведением и мистикой.

Исходные предпосылки:

1. Будем считать, следуя герменевтической философии, что весь воспринимаемый нами мир можно рассматривать как множество текстов.

2. Изначально все возможные смыслы как-то соотнесены с линейным континуумом Кантора – числовой осью |i, на которой в порядке возрастания их величин расположены все вещественные числа. Иными словами, смыслы Мира спрессованы так же, как спрессованы числа на действительной оси.

3. Спрессованность смыслов – это нераспакованный (непроявленный) Мир – семантический вакуум.

4. Распаковывание (появление текстов) осуществляется вероятностной взвешенностью оси ц: различным ее участкам приписывается разная мера. Метрика шкалы ji предполагается изначально заданной и остающейся неизменной.

5. Соответственно, семантика каждого конкретного текста задается своей функцией распределения (плотностью вероятности) p(m). Эта функция оказывается тем окном, через которое нам дана возможность всматриваться в семантический Мир. Обобщая, можно обращаться и к многомерному семантическому пространству.

Правила вывода: изменение текста – его эволюция – связано со спонтанным проявлением в новой ситуации у фильтра p (y/m), мультипликативно взаимодействующего с исходной функцией p(m). Взаимодействие задается известной формулой Бейеса:

p (µ/y) = kp (µ) p (y/µ),

где p (m/y) – плотность вероятности, определяющая семантику нового текста, возникающего после эволюционирования толчка у, k – константа нормировки, Формула Бейеса в нашем случае выступает как вероятностный силлогизм: из двух посылок p (m) и p (y/m) с необходимостью следует текст с новой семантикой p(m/y). В отличие от категорического силлогизма Аристотеля как обе посылки, так и возникающее из них следствие носит не атомарный, а вероятностно-размытый характер.

Предложенная модель позволяет объяснить:

(1) понимание текстов, постоянно содержащих слова с размытыми смыслами;
(2) процесс творчества – создание новых текстов;
(3) поведение человека – изменение его ценностных представлений в новой ситуации у;
(4) семантическую многомерность личности;
(5) смысл таких трудных представлений, как "нирвана", "свобода", "троичная модусность времени" (по Хайдеггеру) и пр;
(6) утверждение о вездесущности слабых форм сознания во всей Вселенной;
(7) представление о самоорганизации как о творческом процессе, проходящем некоторым единым образом во всем Мироздании – в космическом масштабе (отбор фундаментальных констант), в биологическом эволюционизме, в творчестве человека.

Выяснилось, что особенно одиозным в моем подходе оказалась попытка использования математики при рассмотрении философских тем, хотя я обращаюсь к математике вежливо, пытаясь сделать текст доступным многим. Опираясь на отчетливо сформулированные исходные посылки, я непосредственно строю модель, не доказывая теорем. Вопрос о полноте и непротиворечивости модели не ставится. Правомерность ее основывается на интуитивно воспринимаемой ясности ее построения и на ее объясняющей силе.

Модель опирается на размытую, – вероятно задаваемую логику, органически вытекающую из самой модели.

В философском плане наш подход близок к так называемой интуиционистской логике, на которой базируется интуиционистская математика и близкие ей направления конструктивной математики. В основном интуиционистская логика была разработана Л.Э.Я. Брауэром и А. Рейтингом. Брауэр подверг резкой критике математический формализм (и в частности знаменитую программу Гильберта), придавая исключительно большое значение содержательной стороне знания, которая создается конструктивной деятельностью нашего разума. Он настаивал на том, что путем формализации нельзя избавиться от изначальной неоднозначности языка; критикуя логику, он отказался от неограниченного применения закона исключенного третьего (этому положению в интуиционизме придается особенно большое значение).

Интуиционистская идеология дает нам возможность быть свободными при построении модели мироздания. Мы можем рассчитывать на то, что существование математической модели будет признано правомерным, если она отвечает интуиции.

Но что значит отвечать интуиции? Что есть чистая интуиция? Есть ли разные интуиции? Не является ли интуиция просто спонтанным проявлением сознания?

Мы видим, что не только физики, но и математики, или точнее часть из них, ощутившие недостаточность традиционного формализма, встретились с философской задачей – проблемой сознания.

Двигаясь с разных сторон, мы приходим к одному и тому же выводу – нам нужна всеохватывающая – целостная философская мысль.

Такой мы видим философию XXI в.

Назад в раздел