1979 – ПЕЧАЛЬ ПО УТЕРЯННОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ



Знание-сила №6, 1979

Не беспокойся, куда-нибудь ты
обязательно попадешь,
сказал Кот,
если, конечно, не остановишься на полпути.
Л. Кэррол, «Алиса в Стране чудес»

1.

Если мы присмотримся к развитию науки, то без труда обнаружим, что она давно и успешно математизируется. Но стоит вглядеться внимательнее, и станет заметен обратный процесс – методы гуманитарных наук проникают в те области знаний, которые традиционно считались негуманитарными. Правда, экспансия эта идет совсем иными путями, чем распространение математики. Математика, проникая в любую область знания, превращается в язык, на котором строятся модели, формулируются проблемы, принимаются решения, но сами эти проблемы и концепции в принципе не изменяются. Гуманитарные же науки, вторгаясь в негуманитарные области знаний, обогащают и углубляют само их содержание, превращаясь порой в подразделы этих областей. При этом гуманитарные дисциплины теряют подчас свой умозрительно-описательный характер, их всеобъемлющие и потому неизбежно нечеткие построения превращаются в строгие логические конструкции.

Процесс гуманитаризации знаний начался когда-то очень давно, но отчетливо проявляться стал лишь в наши дни. Протекает он подчас болезненно. Представители точных наук далеко не всегда готовы воспринять расширение горизонтов мысли, которое несет с собой вторжение гуманитарных знаний. Совсем не просто согласиться, например, с тем, что надо не только заниматься той или иной конкретной областью знаний, но и думать о ее логических, а иногда даже и о чисто психологических основаниях. В то же время самой примечательной стороной гуманитаризации знаний стало именно признание глубокой роли человека – точнее, особенностей его мышления – в процессе развития нашего знания об окружающем мире.

Примеров множество, но я начну с науки, которой отдал многие годы жизни, – статистики. Впервые слово это встречается в художественной литературе: в «Гамлете», «Цимбелине» у Шекспира и в «Возвращенном рае» у Мильтона. Смысл его там не очень понятен, по-видимому, слово происходит от латинского status, что обозначает политическое состояние. Затем термин «статистика» появляется в науке. Вначале он означал учение об экономическом и политическом состоянии государства, основанное на анализе тех экономических факторов, которые выразимы количественно. Содержание науки, таким образом, вполне гуманитарно, ибо «число» используется лишь как инструмент исследования. Но затем под термином «статистика» стали понимать обработку любых количественно представляемых данных, где бы они ни были получены – в социально-политических и экономических исследованиях или в исследованиях, относящихся к естественным наукам и технике. Некогда гуманитарная, эта наука активно математизируется, и, наконец, финал этой ветви развития – появляется математическая статистика.

Но эта математическая дисциплина оказывается откликом на нематематические по своей постановке задачи. Так, скажем, с помощью математической статистики удалось сформулировать представление о том, что есть хороший эксперимент. Вопрос о том, что есть хороший эксперимент, задается человеком-экспериментатором, и ответ на него должен удовлетворять человека – он должен соответствовать его сегодняшней системе представлений о научном в науке. И здесь математическая по своему построению дисциплина оказывается подчиненной не математической, а общенаучной проблеме.

Подобный путь прошла и логика. Представьте себе интеллигента первых двух-трех десятилетий нашего века. Что понимал он под словом «логика»? Прежде всего, конечно, содержание работ Аристотеля. Но что, собственно, в них содержалось? Просто кодификация и систематизация правил рассуждений, которыми и так все разумные люди умеют пользоваться! Дальше он, может быть, вспомнил бы о Фоме Аквинском, придавшем логике онтологический характер, то есть сделавшем ее инструментом познания, о схоластах, научивших европейцев мыслить строго логически, о «Новом Органоне» Ф. Бэкона, в котором дедуктивной логике была противопоставлена индуктивная, и о Юме, впервые показавшем невозможность дедуктивного обоснования индуктивной логики – той, как мы бы сказали теперь, не поддающейся алгоритмизации логики, за которой скрыто творческое мышление.

Все, что было связано с логикой, производило впечатление чего-то старого и практически ненужного – «школьная логика», наука, не давшая, казалось, ничего нового более чем за два тысячелетия своего существования. В России курс логики изучался только в гимназиях, но отнюдь не в реальных училищах, после окончания которых поступали в высшие технические учебные заведения. Воистину дисциплина, от которой прагматически настроенный интеллигент не мог ожидать ничего путного…[1] Но вот, скажем, в 1971 году в газете «Таймс» появилось рекламное объявление фирмы «Логика Лимитед». И это действительно коммерческая фирма, деятельность которой соответствует ее названию.

Наверное, не будет большой вульгаризацией утверждение о том, что логика со времени Аристотеля и до середины прошлого века оставалась чисто гуманитарной дисциплиной, находилась в состоянии относительного застоя. После работ Буля началась ее вторая жизнь – логика превращения в математическую дисциплину: с одной стороны, она используется для анализа оснований математики, с другой – имеет и многочисленные выходы в технику: вспомним алгебру логики релейных систем, с помощью которой проектируются многие устройства автоматики, или компьютерную деятельность…

Математическая логика – безусловно, математическая деятельность, но своими корнями уходит в традиционную логику – дисциплину, несомненно, гуманитарную. Это не математизация гуманитарных наук, а гуманитаризация математики, поскольку здесь создается новая математическая дисциплина, направленная на решение задач, в прошлом явно относящихся к гуманитарным знаниям. Может быть, уместно здесь напомнить, что европейская культура началась с того, что Фома Аквинский реинтерпретировал и вульгаризировал Аристотеля. Как это ни странно, но мы должны признать, что схоласты средневековья стоят у истоков нашей науки.

Быть может, наиболее интересна ситуация, сложившаяся в психологии. Еще совсем недавно казалось, что психология потеряла самостоятельное значения, что одна часть ее проблем сомкнулась с философией, другая – с физиологией высшей нервной деятельности. В нашей стране одно время она просто перестала существовать как самостоятельная дисциплина: высшие учебные заведения не выпускали специалистов-психологов, не существовало ни одного специального научно-исследовательского центра, занимающегося психологическими исследованиями широкого профиля. Интерес к психологии падал – до тех, однако, пор, пока не стало ясно, что в психологических исследованиях остро заинтересованы те представители техники, которые сумели понять, что надо создавать не просто машины, а нечто большее: системы «человек-машина». Финал – пусть не «математическая», но все-таки «инженерная психология». И в то же время именно сейчас пробуждается острый интерес к сугубо психологическим проблемам личности человека, его побуждений и установок. Стало вдруг очевидным, что многие задачи развития современной техники замкнулись на проблему человека – создание искусственного интеллекта, диалог человека с ЭВМ, машинный перевод текстов, создание языков для ЭВМ, космические полеты, длительное пребывание под водой на подводной лодке, ориентация при движении на больших скоростях, – все это требует знания инженерных аспектов человеческой психики. Инженерная деятельность наполняется гуманитарными задачами. Раньше такого не было – инженерные системы проектировались без обращения к науке о человеке.

Древнейшая из наук – наука о языке – не осталась в стороне от процессов, свойственных науке вообще. Конечно, классическая лингвистика сохранилась, но довольно быстро был пройден путь, завершившийся созданием математической лингвистики. Часть ее, называемая обычно статистической лингвистикой, занимается частотным анализом знаковых систем, и это типичный пример математизации гуманитарной дисциплины.

Структурная лингвистика – построение моделей для текстов нашего обыденного языка – это тоже еще только формализация лингвистики. Но вот «теория бесконтекстных (или контекстно-свободных) языков» – это уже чисто математическая дисциплина (в чем-то смыкающаяся с теорией автоматов), занятая построением грамматика для так называемых формальных языков[2]. Перед нами пример того, как создается новая математическая дисциплина, проблемы которой носят явно лингвистическую окрашенность. Это уже нечто большее, чем математизация лингвистики[3].

В конце XIX и начале XX века возник необычайно большой интерес к пониманию того, как устроена сама наука и прежде всего, конечно, математика. Появилась тенденция к построению метанауки – так возникла метаматематика, занимающаяся анализом оснований математика. В более широком плане на Западе стали говорить о «философии науки», хотя лучше было бы, наверное, употреблять термин «логика развития науки», рассматривая ее как часть науковедения. Все началось, по-видимому, с работ Рассела по исследованию парадоксов в математической теории множеств. Затем Гильберт – математик и отнюдь не философ – занялся доказательством абсолютной непротиворечивости математических структур. Здесь он и его единомышленники потерпели неудачу: в 1931 году Гёдель опубликовал свою знаменитую теорему о неполноте, показавшую принципиальную ограниченность возможностей дедуктивного мышления. Вряд ли будет преувеличением утверждения, что это – самый сильный из когда-либо полученных в эпистемологии, то есть в учении о познании, результатов. В то же время, строго говоря, это не философия, а математика.

И основания математики – уже совсем не философская дисциплина, хотя ее истоки восходят еще к Канту и Лейбницу. Здесь мы видим, как математика или, точнее, некоторые ее разделы в постановке своих задач наполняются философским содержанием.

Та часть науковедения, которую мы бы назвали «логикой развития науки», превратилась в науку, изучающую, как построены те или иные науки, их структуры, как выдвигаются в них гипотезы, как они принимаются или отвергаются, как устроен язык, на котором формулируются гипотезы, как организуется эксперимент, как из него делаются выводы. Результаты такого логического анализа находят непосредственное применение в повседневной научной работе, и потому здесь снова можно говорить о том, что некая область науки утеряла свою былую абстрактность и гуманитаризовалась – приблизилась к текущим, повседневным нуждам человека.

Можно говорить даже о гуманитаризации физики. Ее теоретические построения оказались направленными на переосмысливание кардинальных мировоззренческих понятий. Почти на наших глазах изменились исконные, тысячелетиями созданные представления о пространстве и времени. Усилиями физики ушел в безвозвратное прошлое жесткий детерминизм, столь свойственный наивному сознанию и сыгравший столь большую роль в развитии всей европейской культуры. Мы знаем, как физика в систему своих представлений ввела случай и вероятность, хотя европейская научная мысль в течение более чем двух тысячелетий вела с ними непримиримую борьбу. Случай из выражения нашего незнания превратился в способ описания нашего знания. Науке, и прежде всего физике, пришлось обратиться к языку вероятностных представлений, долгое время использовавшемуся только в нашем обыденном, в ненаучном поведении. Изменилась и физическая интерпретация самого понятия «вероятность». Теперь в физике это не просто обобщение понятия «частоты», а нечто большее: «Мы будем понимать вероятность как меру потенциальной возможности того или иного события». (Д.И. Блохинцев, «Квантовая механика», Дубна, 1978 год.)

Бор ввел принцип дополнительности. В логическом плане это отказ от одного из основных законов логики – закона исключенного третьего, или, иными словами, обращение к метафоре. В математике гуманитаризация связана с наполнением этой дисциплины новыми для науки общечеловеческими формами языка и новыми мировоззренческими идеями. И еще одно примечательное явление: перед нами книга американского физика Ф. Капра «Дао в физике. Исследование параллелей между современной физикой и восточным мистицизмом» (издание Шамбхала, 1975 год). И это не единственная подобная публикация. Все это отнюдь не бесспорно, и дискуссия о правомерности такого противопоставления ведется. Нам важно обратить внимание на то, что такая дискуссия стала возможной, – могло ли это быть, скажем, в XIX веке?

2.

Итак, куда мы ни бросим взор, наука гуманитаризируется. Это, так сказать, наблюдаемые факты. Какое же объяснение им может быть предложено?

В недалеком прошлом, скажем, во времена Пастера, было как-то само собой ясно, что наука приносит человечеству безусловную пользу, если даже ею никто специально не управляет и никуда ее не направляет. Сейчас в этом все чаще выражают сомнение. При этом вспоминают и истощение ресурсов, и загрязнение окружающей среды, и распространение некоторых болезней, и рост преступности, и наркоманию. Нет, никто не утверждает, что это – прямой и неизбежный результат развития науки. Но развитие науки не предотвратило этих явлений, хотя именно на науку возлагались здесь самые большие надежды. Вероятно, развитие ее должно приобрести какой-то иной, очень целенаправленный характер.

Вдруг стало понятно, что научная деятельность, в какой бы области она ни протекала, сколь абстрактной по своей постановке она бы ни была, своими последствиями оказывается направлена на овладение природой. А бесконтрольное и произвольное вмешательство в Большую экологическую систему, частью которой является и сам человек, приобрело угрожающий характер. Проблема приобрела космическое звучание. Возникло представление о том, что развитие науки возложило на человека непомерное бремя ответственности, к которому он не был подготовлен идейно. Следовательно, именно здесь – узкое место. В этом смысле вся наука оказалась человекоцентированной. Понять этот непростой феномен – это значит осознать главную из причин, почему наука становится на путь гуманитаризации.

Но есть и другие причины.

Наука приобрела новые, ранее не свойственные ей функции – она стала решать задачи, связанные с поиском оптимальных форм деятельности человека. И это, в свою очередь, усилило интерес к гуманитарным дисциплинам, а самой научной деятельности придало гуманитарную направленность. Чистые «техники» устремились к созданию устройств, имитирующих не столько механическую, сколько интеллектуальную деятельность человека, и им стало понятно, что в задачах управления центральной проблемой является проблема человека.

Когда стало ясно, что развитием науки тоже надо управлять, возникла необходимость в обоснованиях науки. Исследователь, в какой бы области знаний он ни работал, хочет знать, правомерна ли та методология исследования, которой он пользуется, обоснованы ли принятые в его области правила построения и принятия гипотез, нужны ли радикальные изменения, оправдана ли столь широко разрекламированная математизация знаний, на чем основывается сама математика? Безусловная вера в методы науки сменилась критицизмом. Научный метод стал объектом анализа. Ученый хочет не просто исследовать, он хочет еще оптимально управлять своим исследованием, а это стремление гуманитарно по своей сути.

Необходимость гуманитаризации знаний ощущается и по реакции кругов, далеких от науки.

Сотрудники нашей лаборатории математической теории эксперимента МГУ Г.А. Батулова и А.В. Ярхо проанализировали изменение спроса на специалистов с высшим образованием в Великобритании за последние десять лет, изучая объявления о найме на работу. Оказалось, что на долю лиц с гуманитарным образованием в 1961 году падало 17,7 процента запросов, а в 1971 году – уже 25,9. Спрос на специалистов этого профиля оказался самым большим, вслед за ними идут экономисты, на долю которых приходится 13,7 процента запросов, следующая специальность – машиностроение (11,3) и далее на каждую из остальных специальностей падет уже менее 10 процентов. Интересно, что большая часть лиц с гуманитарным образованием требуется для работы в высших учебных заведениях. Это указывает на то, что процесс гуманитаризации образования еще не достиг насыщения. Остальные запросы исходят от самых разнообразных учреждений, в основном от промышленных фирм и правительственных организаций. Видимо, надо считаться с тем, что современное общество живет сложной интеллектуальной жизнью, требующей во все большей степени людей с широким кругозором, хорошо знающих иностранные языки и хорошо владеющих родным, умеющих ориентироваться в сложных и подчас конфликтных ситуациях, быстро осваивать совсем новые идеи и находить нужные справки и материалы по совсем новым, ранее незнакомым вопросам. Потребность в подобных специалистах велика и в нашей стране, но удовлетворяется она у нас за счет людей, получивших высшее образование в какой-нибудь совсем узкой области. Покойный ректор МГУ И.Г. Петровский в одном из своих последних выступлений (на котором присутствовал автор этих строк) сказал, что из восьмидесяти человек, оканчивающих МГУ по специальности «ядерная физика», только двадцать получают работу в этой области. Для остальных ядерная физика – это, оказывается, общеобразовательная дисциплина. Во многих технических вузах технологическим специальностям обучаются преимущественно девушки. Редко кто из них идет затем работать технологом. Зачем они учат узкотехнические дисциплины? Нельзя же такой курс, как, скажем, «процессы и аппараты химической технологии», рассматривать как дисциплину, расширяющую кругозор студента!

Молодые люди – выпускника наших средних школ, по-видимому, сами как-то интуитивно поняли возрастающую роль гуманитарных знаний в современном обществе. Отсюда необычайно большие конкурсы при поступлении в гуманитарные вузы и регулярное уменьшение абитуриентов по многим другим специальностям.

В то же время вполне возможен и иной путь в подготовке специалистов по различным, но сугубо негуманитарным дисциплинам. Например, в Стэнфордском университете все студенты обязаны пройти два курса, не относящиеся к их специальности: курс гуманитарных наук, включающий «изящные искусства» (археология, искусство, музыка, ораторское искусство, драма), философию, литературу, и курс общественных наук, среди которых антропология, теория коммуникаций, экономика, география населения, политические науки, психология, социология. Кроме того, в дополнительные требования для соискателей степени бакалавра искусств включены еще следующие дисциплины: логика, психология, статистика.

Чем вызвана столь высокая насыщенность гуманитарными предметами программ вполне «технологического» университета?

Представьте себе студента, углубленно изучающего, скажем, сопротивление материалов. Он может научиться хорошо решать задачи. Изучая органическую химию, он может овладеть интуицией синтеза органических соединений. Но ни в одном из этих случаев он не приобретает навыков критического мышления – обе названные области знаний допускают возможность критического отношения к их основным идеям только как результат большого опыта творческой работы. Иное дело – гуманитарные разделы знаний. Изучая антропологию, языкознание или социологию, студент тут же погружается в многообразие одновременно существующих гипотез. Их изучение и осмысливание немедленно превращается в их критический анализ.

Обширная гуманитарная подготовка негуманитарных студентов – это отражение, может быть и не осознанное до конца, все того же процесса гуманитаризации знаний. Университеты более других высших учебных заведений приспособлены к тому, чтобы привести систему образования в соответствие с этим процессом. Ведь университет по идее своей – это не механическое объединение изолированных друг от друга факультетов: если один из факультетов, например филологический, выделится в самостоятельный институт и студенты и профессора других факультетов этого просто не заметят, то что-то явно неладно в организации такого учебного заведения. В этом смысле, кстати, очень жаль, что из университетов ушла медицина – наука, столь много знающая о человеке.

3.

Так что же такое гуманитаризация знаний? Это, прежде всего, возвращение к утерянной целостности, к неделимости знания. Признание его антропоцентричности. За всеми проблемами мы начинаем видеть чисто человеческие задачи. Начинаем понимать, что наше знание, все наше знание, сопряжено с человеком, с особенностями его мышления и его потребностями, пусть даже духовными. Понимаем, что чистая логика, отброшенная от человека в железный ящик компьютера, – это только вспомогательное техническое средство, но не источник знаний.

Нельзя больше видеть мир посредством фотоэлементов, термоэлементов и других измерительных приборов. Мы начинаем признавать право видеть мир глазами тех, кто стоит за этими приборами и интерпретирует их отсчеты.

Проблема человека вдруг становится центральной в науке – все начинает на нее замыкаться. Становится остро ощутимой космическая ответственность человека за процесс бесконтрольного овладения природой. И – что, может быть, сейчас особенно важно – возникает острая необходимость в изменении всей системы образования, придании ей большей широты, гуманизированности, может быть, даже антропоцентричности, которая, естественно, перейдет в космоцентричность, ибо речь идет о судьбе планеты Земля.

И все же гуманитаризация и антропоцентризм не решают проблему цели науки, хотя эта проблема в сфокусировавшейся на человеке науке приобретает особую остроту. Но современная логика приучила нас к иерархическому расслоению языка: мы знаем, что цель науки – это метапонятие, оно должно формулироваться и обсуждаться на некоем метаязыке – языке судеб миров, цивилизаций, биосфер – не важно, реальных или воображаемых. Мы же живем на Земле, и весь наш опыт, все наши суждения формулируются на иерархически нижестоящем языке. И тут нам остается только повторить слова Чеширского Кота, взятые эпиграфом к этой работе:

– Не беспокойся, куда-нибудь ты обязательно попадешь... если, конечно, не остановишься на полпути.



[1] «Формальная логика есть низшая ступень в развитии человеческого познания», – читаем мы в БСЭ (1936 год).

[2] Формальный язык есть множество цепочек – грамматически правильных предложений, составленных из некоего алфавита. Цепочки языка образуются с помощью конечного множества правил, называемого грамматикой.

[3] Заметим, что в БСЭ (том 15, 1974 год) сказано, что математическая лингвистика (частью которой является теория контекстно-свободных языков) не относится к лингвистике.



Назад в раздел