1986 – ПРИРОДА СМЫСЛА В ВЕРОЯТНОСТНО ОРИЕНТИРОВАННОЙ ФИЛОСОФИИ

Академия наук литовской СССР,
Логико-методологический и семиотический анализ,
Вильнюс, 1986)

1. Введение – постановка задачи

Понять природу чего-либо – это понять тот смысл, который за этим стоит. Но как можно понять смысл чего-нибудь и тем более смысл того, что есть смысл?

Здесь возможны, по крайней мере, два подхода. Один из них условно назовем аналитическим – он будет основан на анализе знания о предмете, заложенного в самом языке. Обращаясь к нему, мы выберем синонимы[1] слова, близкие по своему смыслу анализируемому слову, и построим из них тексты, раскрывающие смысл анализируемого слова. В качестве синонимов слова смысл можно взять такие слова, как сознание, язык, оценивание, логика, число, текст, культура.

Выбор этих слов достаточно произволен. В самой процедуре выбора уже оказывается заложенным синтетический подход. Но, сделав такой выбор априори, дальше мы начинаем действовать аналитически, раскрывая смысл анализируемого слова через смыслы других слов, достаточно отчетливо заданных в нашей культуре.

Из отобранных выше слов можно построить такие высказывания.

«Смыслы, порождаемые сознанием, раскрываются во всем многообразии культур, существовавших ранее или существующих в наши дни. Раскрытие смыслов происходит через те знаковые системы, которые мы готовы воспринимать как языки. Если мы хотим понять смысл самого Мира, то и Мир нужно воспринимать как язык – здесь мы перекликаемся с герменевтической философией Хайдеггера: его теория познания исходит из представления о Мире как о своеобразном онтологизированном тексте (2). Сознание человека, раскрывающего смыслы через тексты, само выступает перед нами как языковое начало – нам становится понятной метафора Хайдеггера-Рикера: „Человек есть язык“ (3).

Обращение к смыслам – это оценивание их. Оценивание может быть как логическим, так и предлогическим, основанным на придании смыслам разной меры, т.е. разных числовых значений. Нам не дана возможность других способов оценивания».

Такой аналитический подход нужен хотя бы для того, чтобы раскрыть тот ракурс, в котором мы хотим рассматривать проблему. Желая углубить наше исследование природы смысла, мы должны усилить синтетическое начало в наших суждениях.

Второй, более серьезный подход к решению поставленной задачи мы готовы назвать не только синтетическим, но еще и археологическим. Ведя раскопки в глубинах самого сознания, мы хотим найти тот образ, который отвечает нашему представлению о природе смысла. Но чтобы раскапывать, надо знать, где копать. Надо найти место и направление раскопок. Найти значит задать место поиска априори, т.е. здесь нам надо встать на путь построения априорных синтетических суждений.

2. Бейесовская распаковка семантического континуума

Мы будем исходить из предположения о том, что смысл существует в Мире изначально, будучи как-то геометрически упорядочен. В частном случае можно говорить об одномерном упорядочивании смысла по числовой шкале м. Сознание занято распаковкой семантического континуума. Деятельность сознания дает возможность семантическому пространству стать вероятностным: над семантическим пространством оказывается заданной функция распределения (плотность вероятности), приписывающая различным его участкам разные веса. Так появляется возможность оценивания смыслов – отбора их и построения над ними логически осмысливаемых текстов. Вероятностно не распакованный семантический континуум – это семантический вакуум. Не нарушая общности рассуждения, мы можем сказать, что семантический вакуум характеризуется прямоугольным (лишенным селективности) распределением. Над семантическим вакуумом невозможно строить тексты – это великое молчание, оно давно заботило мысль человека. Вспомним здесь метафору гностиков – мыслителей древности: Христос – сын молчания.

Сознание человека перед нами выступает как двухъярусная конструкция. На верхнем – логически структурированном уровне происходит раскрытие смысла через логическое оценивание, опирающееся на формальную логику. Ниже – на уровне предмышления – происходит оценивание исходных предпосылок. Механизм оценивания мы будем описывать с помощью формулы Бейеса (4):

р(μ/y) = k p(μ) p(y/μ).

Здесь p(μ) – функция распределения вероятностей, заданная на семантическом поле μ априори, т.е. до данного нового опыта; p(y/μ) – условная функция распределения, которую мы будем называть фильтром, порождаемая некой новой ситуацией y; k – константа нормировки; p(y/μ) – апостериорная функция распределения, возникающая после мультипликативного взаимодействия предыдущего знания со знанием, порождаемым новой ситуацией.

Формула Бейеса отвечает всем требованиям силлогистики: из двух высказываний p(μ) и p(y/μ) с необходимостью вытекает третье – p(y/μ), обладающее той же структурой, что и первые два. Таким образом, мы можем говорить о бейесовском силлогизме, противопоставляя его категорическому силлогизму Аристотеля. В нашем случае, в отличие от классического силлогизма, как исходные посылки, так и вытекающий из них вывод являются семантически размытыми[2]; исходные посылки у нас не являются категорическими – посылка p(y/μ), во всяком случае, определяется некоторой частной ситуацией y; если в силлогизме Аристотеля две исходные посылки связаны так называемым средним термином, то в силлогизме Бейеса все три высказывания делаются на одном и том же семантическом поле.

Бейесовская логика может быть названа вероятностно – континуальной логикой или даже просто числовой логикой. По самой своей записи силлогизм Бейеса существенно отличается от привычных нам формул логики именно тем, что здесь процедура вывода опирается на обращение к мере. В формульной записи силлогизма имеется числовой параметр k, знаки умножения, входящие в правую часть формулы, имеют числовое раскрытие. Но здесь есть и одна тонкость: обращаясь к силлогизму Бейеса как к модели, описывающей предмышление, мы исходим из представления о том, что в сознании человека задана некоторая метрика на пространстве м и что, следовательно, операция оценивания происходит так, что совершается процедура числового умножения. Однако, теоретизируя, мы оказываемся в роли метанаблюдателя. Нам не известна метрика, и мы не можем дать числовые оценки параметрам соответствующих функций. Наши обращения к силлогизму Бейеса для интерпретации конкретных проявлений, интеллектуальной деятельности (как это будет обстоятельно показано в следующем параграфе) будут носить чисто символический или, иными словами, качественный характер, опирающийся на возможный вид функций p(μ) и p(y/μ) и возможное их взаимное расположение на оси м.

Отметим здесь, что сама теорема Бейеса является тривиальным следствием закона умножения вероятностей. В математической статистике она широко используется при оценке параметров для мультипликативного смешивания вновь полученного (в данном эксперименте) знания с прежним. При этом метрика пространства измерений всегда была известной. В чисто семантических исследованиях затруднения с применением бейесовского подхода всегда возникали из-за неопределимости метрики. Чисто символический подход к использованию формулы Бейеса, переводящий ее в статус силлогизма, снимает это затруднение.

Рассмотрим сначала в плане чисто логическом некоторые удивительные особенности силлогизма Бейеса.

1. Силлогизм Бейеса порождает язык, несущий в явном виде два дополняющих друг друга начала: континуальное – семантически нагруженная числовая шкала m и дискретное – построенные на этой шкале функции распределения, определяющиеся дискретно задаваемыми параметрами.

2. Язык, основанный на бейесовском силлогизме, устроен так, что в нем исключена возможность появления атомарных смыслов. Веса над семантическим континуумом задаются через плотность вероятности, и, следовательно, вероятность появления точечного смыслового значения равна нулю. Значит, переход от оценивания на глубинном уровне к раскрытию смысла в формальной логике сопровождается редукцией конечных семантических интервалов к точечным значениям. Отсюда недиалектичность аристотелевой логики, ее склонность легко вырождаться в догматические проявления.

3. Бейесовская логика не дизъюнктивна. Если мы разобьем семантический вакуум на два подмножества, то между этими подмножествами нельзя будет поставить знак строгой дизъюнкции, поскольку, в силу аксиомы непрерывности Дедекинда, точка разбиения может быть отнесена к любому подмножеству: она является верхней границей одного из них и нижней – другого. Если обратиться к распакованному континууму, представленному функциями распределения p(μ) и p(μ), то они, строго говоря, также не могут быть разделены знаком дизъюнкции, поскольку они построены на одной и той же шкале м. В двух функциях распределения одни и те же участки шкалы м в общем случае будут иметь разные веса, но иногда разница между ними может оказаться и совсем небольшой.

4. Язык бейесовской логики не исключает противоречия, поскольку он потенциально содержит все возможное богатство суждений. Функция распределения p(μ) может быть устроена так, что двум участкам шкалы м₁ и м₂ придают равные веса, несмотря на то, что эти участки могут порождать тексты, находящиеся в отношении противоречия. В этом гибкость предмышления, не порождающая трудностей на уровне логического мышления. Ибо при изменении ситуации у фильтр p(y/μ) может перестраиваться так, что существенно больший вес будет придаваться то одному, то другому участку шкалы. Более того, может оказаться, что в некоторой ситуации доминирующее значение может приобрести тот участок шкалы m, который раньше находился в совсем приглушенном состоянии. Так, скажем, оказалось возможным возникновение неевклидовых геометрий.

5. Бейесовский язык предмышления свободен от представлений об истинности и ложности. Естественно, что эти представления возникают только на уровне аристотелева мышления. Крайне упрощается проблема синонимии. Если смыслы слов задаются функциями распределений, построенными на семантической шкале, то природа слов оказывается вероятностной – два слова будут синонимами, когда они корреляционно связаны (1).

Теперь рассмотрим чисто психологические аспекты бейесовской модели сознания.

1. В психологию мышления вводится представление о семантическом поле как о некоей самостоятельной реальности. Если провести сравнение с физикой, то можно увидеть, что современная психология, в своем доминирующем проявлении, находится на уровне ньютоновских представлений, согласно которым материя находилась в пустом нейтральном по отношению к материи пространстве. Материальным телам и частицам было разрешено только дальнодействие. Бихевиоризм и возник именно потому, что признается существование только одного психологически нейтрального пространства – пространства физического действия. Соответственно в психологии изучается не само сознание, а действие (behavior – поведение), являющееся откликом на стимул в определенной ситуации.

2. Описание сознания происходит вне категорий пространства физического действия и времени. Физическое пространство и время не являются аргументами тех функций, через которые строится образ сознания. Здесь уместна аналогия с компьютерами. Они функционируют во времени и пространстве – их деятельность проявляется через движение. Но продукт их деятельности, скажем, доказанные теоремы, не раскрываются через те конкретные, упорядочивающие мир пространственно-временные представления, на которые опирается физика. Формальная логика, как и мир семантики, оказывается вневременной реальностью.

3. Отказ от обращения к физическому пространству и времени снимает с рассмотрения причинно-следственной связи и открывает возможность видения мира в спонтанности его проявления. Фильтр p(y/μ), отвечающий некоторой ситуации у, возникает спонтанно. Мы переходим от привычного для западной мысли представления о Законе, к принципу спонтанности.

Современную формальную логику принято упрекать в потере связи с психологией мышления, что ведет, конечно, и к потере связи с проблемами сознания. Бейесовская логика свободна от этого упрека – она оказывается направленной на раскрытие глубинных процессов сознания, опуская, в свою очередь, из своего поля зрения все, что относится к компьютеризируемым проявлениям мышления.

В заключение этого раздела работы нам хочется обратить внимание на то, что наш подход, в некоторых своих проявлениях, оказывается близким взглядам Р.И.Павилёниса. Он исходит из предположения о наличии довербальной системы концептов, отражающей довербальный опыт индивида.

«Язык – и это принципиально, – символически фиксируя определенные концепты непрерывной концептуальной системы, дает возможность посредством манипулирования – на основе усвоения и по мере построения концепта о грамматической структуре языка – вербальными символами манипулировать концептами системы» (5, с. 40).

«„Выделение“ определенной структуры концептов из множества структур системы можно рассматривать как выбор определенного осмысленного „текста“ (в широком информационном понимании этого термина) из множества других в равной мере осмысленных (т.е. интепретируемых в данной концептуальной системе) „текстов“ в качестве основы его вередиктивного отношения к действительности» (5, с. 41).

В обоих случаях речь идет о довербальном семантическом континууме, но у нас он задан изначально. Познавательный и социальный опыт в нашей системе находит свое выражение только в функции распределения p(μ). Тогда процедура выбора текста, отвечающая некоторой ситуации у, приобретает вероятностный характер – в игру вступает фильтр p(y/μ).

3. Бейесовское раскрытие смыслов на глубинных уровнях сознания

Теперь, опираясь на силлогизм Бейеса, попытаемся раскрыть механизм некоторых процессов, происходящих на глубинных уровнях сознания. Здесь мы будем предельно кратки, поскольку эта тема обстоятельно освещена в нашей книге (4).

1. Свобода воли. Еще Гегель обратил внимание на то, что идея свободы в большей степени, чем какая-либо другая, подвержена «величайшим недоразумениям». И действительно, западный мыслитель, в соответствии с требованиями логики, всегда пытался тщательно отделить собственно свободное поведение от детерминированного. В вероятностной логике в этом нет необходимости. Силлогизм Бейеса позволяет свободно генерированному фильтру p(y/μ) взаимодействовать с детерминированной составляющей p(μ), порожденной всем прошлым культуры, воспитанием и пр. Возникновение всякой новой достаточно серьезной ситуации у вызывает необходимость в появлении новой ценностной ориентации, которая выступает перед ними как мультипликативное смешивание предначертанного (судьбинного) начала со свободой выбора – спонтанным началом.

2. Нирвана – одно из труднейших для нас восточных понятий. Устремленность к нирване – это стремление к сглаживанию кармически заданной селективности в системе ценностных представлений. Нирвана достигается, когда p(μ) вырождается в неусеченное (устремляющееся в бесконечность) прямоугольное распределение. При этом, в силу условия нормировки, отрезок, отсекаемый по оси ординат прямой, задающей это распределение, будет стремиться к нулю. Строго говоря, само представление о функции распределения p(μ) теряет свой смысл, и порождение любого фильтра p(y/μ) становится просто лишенной смысла задачей. Индивидуальность умирает естественной смертью, она превращается в ничто или во все, лишившись ценностных предпочтений.

3. Парадоксальность свободы. Для человека, находящегося в состоянии абсолютной свободы, теряет смысл само понятие свободы. Какой смысл говорить о свободе выбора фильтра p(y/μ), если p(μ) вырождается в равномерное распределение с ординатой, стремящейся к нулю?

4. Три модуса времени: Прошлое, Настоящее и Будущее. Хорошо известно высказывание Хайдеггера о целостности времени. Для него Прошлое – это не то, чего уже нет, оно постоянно присутствует в настоящем и определяет собой как Настоящее, так и Будущее. Модус Будущего у Хайдеггера – это «забегание вперед», именно сосредоточенность на Будущем дает «здесь бытию» подлинность существования. Эти представления Хайдеггера легко эксплицируются на вероятностном языке. Будем считать, что p(μ) – ценностная ориентация, порожденная Прошлым; p(y/μ) – вопрос, обращенный из Будущего к Прошлому в связи с возникшей в Н а стоящем проблемой у; p(μ/у) – ответ, раскрывающий вновь возникшую ценностную ориентацию. Свобода воли осуществляет выбор из будущего, существующего только в нереализованной потенциальности многообразия. Будущее приобретает возможность воздействовать на Настоящее через изменение тяготеющего над ним Прошлого. Мы можем говорить о сейчасном существовании Прошлого и Будущего, ибо в нашей модели в Настоящем прошлое свертывается по Будущему[3]

5. Прогноз. Человек всегда прогнозирует; Будущее не может быть логически выведено из Прошлого, хотя в то же время оно не может опираться на опыт Прошлого. Прогнозируя, мы забегаем вперед и из представшего перед нами Будущего задаем вопрос p(y/μ), обращенный к Прошлому p(μ). Так происходит изменение тех ценностных представлений, опираясь на которые, мы строим сценарий Будущего. Забегание вперед – это способность свободно фантазировать. Поэтому прогноз принципиально не компьютеризируем.

6. Творчество – это озарение. Способность к озарению – это способность, фантазируя, забегать вперед и задавать вопрос, обращенный из Будущего в Прошлое. Это всегда бунт, направленный на изменение исходных ценностных представлений
p(μ), задающих парадигму культуры сегодняшнего дня. Бунт порождает новые ценностные представления p(y/μ), отвечающие вновь возникшей ситуации у. На глубинных уровнях сознания механизм творческого процесса одинаков для всех областей деятельности будь то наука[4], искусство или что-либо еще. Различие возникает на верхних уровнях сознания, где изменение исходных ценностных представлений должно порождать новые тексты.

7. Пониманию текстов обыденного языка посвящена наша книга (1). Мы исходим из представления о том, что в нашем сознании априори (т.е. до данного нового опыта) со словом связана функция распределения p(μ), придающая различным смысловым участкам шкалы м разные веса. Пояснительные слова, даваемые в различных словарях, – это только отдельные метки на шкале м. Прочтение некоторой фразы у порождает фильтр p(y/μ), придающий слову специфический смысл через новое его понимание, отвечающее функции p(y/μ). Мы никогда не понимаем полностью друг друга и часто не понимаем самого себя – один и тот же текст, прочитанный в разные периоды жизни, может порождать различные фильтры понимания. Понимание всегда есть творческий процесс.

8. Понимание концепций. Механизм понимания здесь остается таким же. Можно, скажем, поставить вопрос: был ли Лысенко дарвинистом? Наш ответ на этот вопрос будет положительным. Теория Дарвина построена не как исчисление. Она основана на некоторых размытых (никогда четко не определяемых) понятиях, которым в процессе концептуализации оказалась приданной различная степень значимости. К восприятию теории эволюции Дарвина Лысенко подошел с каких-то своих, глубоко личных позиций. Его фильтр предпочтения оказался таким, что основная масса плотности вероятностей функции p(y/μ) попадала на хвостовую часть распределения p(μ), определявшего построения самого Дарвина[5]. Так получался лысенковский вариант дарвинизма. А если мы обратимся к такому учению, как христианство, то увидим, что за 2000 лет его существования образовалось столь много организационно оформившихся вариантов прочтения его первоисточников, что их трудно как-то разумно классифицировать и кодифицировать. Среди них есть и такие странные формы понимания христианства, как, скажем, секта скопцов. Легко видеть, что только совсем узкие – иглоподобные фильтры пропускания могли породить такую своеобразную форму прочтения основных, многогранных по своей семантике текстов. Впрочем, и мусульманство можно рассматривать как одну из форм прочтения христианства.

4. В подвалах сознания

Погружаясь все глубже в бездонность нашего сознания, мы можем достигнуть того уровня, на котором развиваются процессы, предшествующие вероятностному взвешиванию смыслов. На этом уровне происходит изначально присущее человеку чувственное созерцание образа. Смыслы, отожествляемые с символом и подчас облекаемые в мифы, переживаются всем человеческим существом. Глубина, яркость и острота переживания – это то непосредственное, свойственное собственно человеку, оценивание, которое в нашей, глубоко метафорической[6] модели записывается как бейесовское взвешивание. Иными словами, мы исходим из гипотезы о том, что чувственное переживание смыслов где-то в глубинах нашего сознания перекодируется в число, что и делает возможным оценивание.

Чувственное созерцание смыслов поддается прямому экспериментальному исследованию. Мы в течение последних четырех лет проводили такие эксперименты. Часть полученных нами результатов подробно (с включением иллюстрационного материала) описана в книге (4). Здесь мы кратко остановимся только на эксперименте, направленном на созерцание триады слов: свобода, рабство, достоинство[7], которые мы рассматриваем как те ключи, через которые раскрываются затаенные – глубоко интимные уровни сознания.

Техника эксперимента: обращение к медитации[8], направленной на глубокую релаксацию, сопровождаемую сенсорной депривацией и отключением логически структурированной сферы сознания. В состоянии релаксации испытуемым предлагалось сосредоточиться на ключевом слове – пережить его, стать им, слиться с ним. По выходе из медитационного состояния испытуемые протокольно записывали свое состояние, профессионалы-художники, входившие в группу, рисовали. Материал, после соответствующей кодификации, обрабатывался методами многомерного статистического анализа.

Результаты эксперимента: в большинстве текстов описан новый опыт, не связанный с непосредственным опытом парадигматически заданного самосознания нашей культуры, фиксируется сознание глубокого прошлого, не выраженного явно в нашей культуре. Можно выделить тексты гностического содержания с представлениями о множестве миров; герменевтического содержания, напоминающие древние посвящения; тексты, включающие описание некоторых этапов внетелесных состояний (аналогичных состояниям, возникающим при реанимации), а также те, которые представляют собой спонтанные выходы в измененные состояния сознания, отвечающие уже весьма продвинутым этапам направленной медитации. Этот опыт, если пользоваться терминологией К. Юнга, носит характер коллективного бессознательного, отчетливо проявленного в эксперименте и представленного образами и архетипическими символами. Многие тексты мифологичны. Символика их устойчива и включает крест, круг, треугольник, квадрат, которые не просто фиксируются, но претерпевают различные трансформации, появляясь в различных вариантах индивидуальных проявлений (круг, например, это и диск, и шар, и сфера, и шарообразное облако). Важно отметить, что в эксперименте реальность Мира, стоящего за смыслом ключевого слова, из потенциальной переходит в актуальную, становясь конкретно переживаемым опытом состояния сознания.

В качестве примера приведем здесь протокол, полученный на ключевое слово свобода:

«Появилось что-то стремительное, что завертелось в вихре и вырвалось вверх от Земли. Сзади осталась темнота. Порывистая энергичная музыка сопровождала это. И вот все успокаивается – вокруг одно голубое небо. Полная свобода действий. Музыка становится более плавной, величественной. Но вдруг взгляд обращается вниз. Там другие люди стремятся оторваться от Земли и устремиться ввысь. Многим это удается. Становится тесно в воздухе, в голубом небе. Вновь все устремляются вверх, в космос. Вначале видно лишь черное небо и далекие звезды. Все исчезает и появляется золотистый блеск, к которому ты стремишься. Вдруг ощущаешь, что ты свободен и от этого света, и начинаешь кувыркаться, кружиться в этой среде.

А там внизу темный подвал. В открытый проем поднимается человек. Лучи света освещают его волосы, лицо, плечи. Но он возвращается в темноту. Там есть еще кто-то. И вот вдвоем они вступили на каменную мостовую старинного города. Улицы пусты. Никого нет. Шаги ускоряются в радостном движении. Разбег – и эти двое летят. Они в воздухе. Они рядом со свободными людьми. Музыка легкая, радостная, некоторые спускаются на солнечные лучи...»

Автор этого протокола – человек сугубо технической специальности.

Хочется здесь отметить, что тексты наших экспериментов оказываются соотносимыми с теми текстами, которые получил Гроф (10) в результате 17-летнего опыта применения ЛСД в качестве медикаментозного средства в психотерапии.

И еще одно замечание: с той же триадой ключевых слов мы проводили эксперименты в психиатрической больнице (контактные больные с диагнозом шизофрении). Их протоколы характеризуются амифологичностью, отсутствием образов и символов и представляют собой цепь коротких рассуждений, оперирующих существующими клише нашей культуры. В творческом плане они анемичны.

В наших экспериментах медитация оказывается средством раскрытия способностей к фантазированию. И если говорить о сознании как биокомпьютере, то оно оказывается таким совершенно особым компьютером, который способен к фантазии, позволяющей чувственно переживать смыслы. Когда эта способность теряется, то биокомпьютер вырождается просто в плохой компьютер.

5. Личность как одна из форм распаковки семантического континуума

Представление о природе личности остается, как это ни странно, одним из наименее разработанных разделов современной психологии. Теория личности часто замыкается на проблему: сознание – мозг (12). Если сузить задачу и ограничиться только проблемой идентификации личности, то и здесь велико искушение все свести к соматологии, опирающейся на генетические представления. Этот подход, казалось бы, оправдывался удивительной похожестью проявления сознания у монозиготных близнецов. Но более внимательное рассмотрение громадной литературы, посвященной этому вопросу, показывает, что здесь далеко не все однозначно (см., например, (13), (14)).

Мы в этой работе ограничимся тем, что проблему идентификации личности и связанную с ней проблему межличностных отношений рассмотрим в плане чистого сознания.

Осознающая себя личность выступает перед нами в удивительном многообразии своего проявления.

1. Эго человека. Когда мы встречаем человека и, беседуя и взаимодействуя с ним, узнаем его, то перед нашим внутренним взором возникает его образ, определяющийся прежде всего системой его ценностных представлений. Поэтому естественно считать, что индивидуальность человека оказывается заданной плотностью вероятности p(μ), построенной на шкале ценностных представлений м. Эта функция может быть иглоподобной, размытой или резко асимметричной – в зависимости от особенностей психики. В процессе жизни функция распределения все время изменяется или хотя бы флюктуирует относительно центра рассеяния. Жесткое осознание своего эго, задаваемое иглоподобной функцией распределения, может приводить к тому, что человек начинает ощущать «малые смерти» при переходе от одного момента к другому. Отсюда и представления о черных дырах в сознании, порождающих боязнь жизни и смерти, играющие столь большую роль во многих проявлениях психопатологии.

2. Метаэго. Если в привычных условиях эго предстает перед нами как носитель более или менее установившихся селективно выраженных оценок, то в экстремальных условиях, когда возникает необходимость принимать решение и действовать в острой ситуации у, решающим оказывается выбор фильтра предпочтения p(y/μ). Так в критических ситуациях приоткрывается скрытая от нашего взора сокровенная сторона личности. Критические ситуации создают те эволюционные толчки, которые приводят к изменению личности. Возникает эволюционная цепочка. Априорная функция распределения р₁(μ) переходит в апостериорную р₂(μ/у), которая на следующем этапе выступает уже в роли априорной функции р₂(м). Вглядываясь в себя в ретроспективе, мы отчетливо осознаем, что постоянство нашей личности определяется не столько и не только видом функции распределения p(μ), склонной к изменению, сколько способностью выбирать в острых ситуациях у необходимый фильтр p(y/μ), т.е. нашей способностью эволюционировать. Представление о метаэго – высшем и не схватываемом нами непосредственно качестве – приходится сопоставлять со способностью к генерированию нетривиальных фильтров. И если эта способность утрачивается, то можно говорить о перерождении личности. Нужно признать, что личность раскрывается в трагизме ситуаций, провоцирующих появление нетривиальных фильтров. Здесь наши представления перекликаются с тем направлением современной западно-европейской мысли, которое известно как французский персонализм. Там вводится понятие «интегрального героизма» и трагизм рассматривается как изначальная, недоступная рациональному познанию предельность, расширяющая границы личности (см., например, (15)). И если мы готовы признать, что личность – это текст, через который происходит распаковывание семантического континуума, то нам придется согласиться с тем, что глубина и серьезность этого процесса определяется степенью трагичности тех ситуаций, в которых приходится человеку действовать[9]. Трагизм, а не логика раскрывает смыслы – так странно устроен биокомпьютер.

3. Многомерность личности. Эта модель личности опирается на возможность более изощренной распаковки семантического континуума. Скажем, в двумерном случае эго оказывается заданным двумерной функцией распределения p(μ₁, μ₂). Личность становится двойниковой парой м₁ и м₂, связанной коэффициентом корреляции ρ. Появляется новый параметр распаковки[10]. Его возможные числовые значения определяют структуру двойникования. Если, скажем, ρ = 0, то мы имеем дело с абсолютно неупорядоченной расщепленностью личности, которая может носить даже патологический характер. На математическом языке это значит, что две линии регрессии, связывающие случайные величины, оказываются ортогональными. Личность ортогонально раздвоена.

Рассмотрим теперь примеры. Если обратиться к художественной литературе, то приходится констатировать, что все герои одного автора всегда корреляционно связаны между собой. Самый яркий пример тому – Ф.Достоевский. Он выступает перед нами как личность, раскрывающаяся в семантическом пространстве весьма высокой размерности. Многие поэты (Гельдерлин, Гумилев, Блок) сообщают нам о своей причастности культурам далекого прошлого, которую они переживают как часть своего бытия. Здесь – двойникование личности. Расширение границ личности, происходящее при направленном соприкосновении с бессознательным, часто сопровождается персонализацией ее двойников. К.Юнг – психиатр и философ – описывает нам свой собственный опыт взаимодействия с бессознательным, в котором в одном случае глубинные слои личности оказались персонализированными в трех мифологических фигурах. С позиций врача, говорит он, это можно рассматривать как психоз, хотя в то же время это есть и матрица мифопоэтического воображения (17).

Двумерность сознания иногда проявляется в дуальном осознании самого себя в так называемом просветленном сновидчестве, когда сновидец осознает, что видит сновидение и что это переживание отлично от обычного опыта активной жизни. Это же может иметь место в некоторых экстатических состояниях, например, в шаманстве (18). Наконец, здесь можно упомянуть еще и об издревле существовавшей практике самосовершенствования. Аскет-отшельник в соответствии с избранным им идеалом сознательно расщепляет свою личность на две корреляционно связанные составляющие. Одна из них – негативная, обычно визуализируется в виде беса, демона и пр. Если аскету удается совершить некоторую психологическую операцию, которая на математическом языке звучала бы как поворот координатных осей, ортогонализирующих случайные величины, то он нежелательную составляющую может безболезненно отбросить. (Пример: евангельская притча об искушении Христа дьяволом.) По-видимому, что-то похожее делается в одном из ответвлений современной психотерапии, когда пациента заставляют сознательно вызывать негативные эмоции (упражнение в страдании) с тем, чтобы расщепить личность и затем отбросить нежелательную составляющую (19).

4. Гиперличность – это коллективное эго, порожденное личностями, локализованными в разных телах. В простейшем случае мы будем опять иметь дело с двумерной функцией распределения p(мα, мв). Две личности, обозначенные индексами А и В, оказываются корреляционно связанными. Представление о гиперличности – это моделирование нетривиальных межличностных отношений. Один из примеров – взаимогипноз. Он состоит в том, что субъект А гипнотизирует субъекта В, а последний, будучи в состоянии гипноза, в свою очередь гипнотизирует А. Эта процедура взаимного гипнотизирования повторяется несколько раз и, естественно, углубляется. Наиболее впечатляющим и пугающим пациентов результатом становится полное, долго сохраняющееся слияние друг с другом. Нужны усилия сильного гипнотизера, чтобы разрушить такую искусственную гиперличность (20).

Нечто подобное происходило в мистериях древности, которые одно время пытались возродить в Америке, сочетая оглушающую музыку с приемом психоделических средств. Мифы древности допускали представление о гиперличности – примером может служить Троица, основной образ христианской мифологии. Любовь – это образование гиперличности силою чувств, способных связать воедино даже далекие друг другу личности. Тантризм в тибетском буддизме имеет детально разработанную практику, направленную на слияние двоих в одну космическую пару посредством сексуальной энергии. Конечно, с подобных же позиций можно объяснять и обычный гипноз, и фрейдовскую терапию, но мы не будем здесь на этом останавливаться. Возникновение гиперличности – это всегда размыкание индивидуализма. Это трансперсональный модус общения. Здесь мы опять перекликаемся с представлениями французского персонализма (15), где человеческое общение – это «близость близкого», способность «встать на место другого», «заменить другого».

Итак, человек в своем развитии распаковывает семантический континуум. В этом смысле он является языком. Текстами этого языка являются различные состояния эго человека. Эти тексты гибки, изменчивы, подвижны. Меняется не только их содержание (задаваемое функциями распределения), но их форма – перестраивается их пространственная структурированность. В этом языке есть правило порождения текстов – силлогизм Бейеса, есть и аксиоматика, но она необычна, будучи заданной на континууме. К этому языку не применимы все привычные нам представления о логиках; в частности, мы здесь заведомо не можем встретиться с геделевскими трудностями. Каждый язык персонифицирован – его индивидуальность определяется способностью порождать свои особые, нетривиальные фильтры. Но это свойство языка не схватывается средствами самого языка, в нем оно только проявляется в той или иной степени.

6. Проблема глобального эволюционизма

Вызывает несомненный интерес возможность построения модели глобального эволюционизма (21), инвариантной ко всем особенностям отдельных, конкретно взятых эволюционных процессов. Такая модель легко может быть построена, если все эволюционирующее рассматривать как эволюцию текстов, через которые происходит раскрытие исконно существующих смыслов. Этот процесс, как это следует из всего сказанного выше, естественно описывать через бейесовскую силлогистику.

Выше мы уже сказали, как, опираясь на бейесовскую логику, можно описать эволюцию эго человека. Точно так же может быть описан процесс эволюции основных парадигм культуры.

Рассмотрим в качестве примера возникновение христианства. У его истоков лежала система ценностных представлений иудейской культуры, словесно выраженная в текстах Ветхого Завета. Произошел эволюционный толчок: функция распределения p₁(μ), задающая исходные ценностные представления, трансформируется в новую ценностную ориентацию p₁(μ/у). В Новом Завете, особенно в первых трех – синоптических – Евангелиях ветхозаветная парадигма сохраняется как фон, на котором возникают моральные проблемы, получающие то новое, почти всегда противостоящее всему прежнему, звучание, которое мы и отождествляем с христианством. Но фон прошлого всегда ощущается. Тот же эволюционный толчок подействовал и на другую средиземноморскую парадигму р₂(μ), философски ориентированную и находящуюся под большим восточным влиянием – возникли гностический Евангелия, направленные на философско-мифологическое осмысливание Мира. Связующим звеном между двумя направлениями мысли оказалось четвертое, каноническое Евангелие. Две системы представлений, порожденные одним эволюционным толчком, не смогли сосуществовать. Гностицизм был подавлен[11]. Вопрос о включении в канон четвертого Евангелия в свое время долго вызывал сомнение. Самым интересным фактом, с точки зрения исторической культурологии, оказалось то, что ради укрепления ценностной ориентации p₁(μ/у) в Библию, наряду с Новым Заветом, оказался включенным и Ветхий Завет, основанный на исходной ценностной ориентации p₁(μ), несмотря на то, что в этих текстах, с позиции формальной логики, можно найти множество диаметрально противоположных высказываний. Основание для такого объединения все же было – это показывает бейесовская логика.

Подобным же образом может быть описана и биологическая эволюция. Здесь мы должны будем опираться на представление об изначальном существовании морфофизиологического континуума, на котором могут быть заданы функции распределения, порождающие дискретные элементы текста – виды или любые надвидовые образования. Морфофизиологические признаки, будучи вероятностно взвешенными, могут рассматриваться как те ценностные ориентиры или, если хотите, смыслы, выполняющие роль предпосылок, на которых строятся биологические тексты.

Если в большинстве современных эволюционных теорий речь идет о появлении отдельных признаков в результате мутаций, исходя из предположения о том, что гены ведут себя в геноме как невзаимодействующие дискретные единицы, обладающие аддитивной селективной ценностью (22), то в нашем случае эволюционный толчок – это изменение весов на всей шкале признаков в результате спонтанно возникающей функции p(y/μ). Эволюционируют не отдельные признаки, а весь организм в целом, но в разной степени проявления изменчивости. Становятся понятными такие труднообъяснимые явления, как сходное разрешение определенных задач, независимо от природы факторов, осуществляющих это разрешение (сходство ихтиозавров, дельфинов и рыб, глаз позвоночных и головоногих) (23), или параллелизм в изменении признаков у близких видов растений и даже семейств, независимо от их генного различия (24). Не вызывает больше недоумения и процесс преадаптации[12] – ее природа такова же, что и природа прогноза в деятельности человека. Отметим еще, что все поражающее внимание исследователя многообразие, наблюдаемое даже внутри одного вида, можно объяснить спонтанными флюктуациями метрики морфофизиологического пространства, изменяющими соответственно и функцию распределения p(μ). И, наконец, важное биологическое понятие собственное время можно интерпретировать как меру изменчивости, происходящей в пространстве признаков[13].

Мы не будем здесь подробнее останавливаться на проблемах биологической эволюции – этому у нас посвящена отдельная работа (см. 36). Здесь мы коснулись этой темы лишь для того, чтобы показать, что проблема глобального эволюционизма замыкается на расширении нашего представления о том, что есть смысл.

7. Плодотворен ли пангеометризм?

Пытаясь раскрыть природу смысла, мы ввели в рассмотрение вероятностное пространство это можно интерпретировать как обращение к геометрии. Через пространственные представления мы раскрыли семантическую природу личности. При обсуждении проблемы глобального эволюционизма опять-таки пришлось опираться на пространственные представления. Скорость изменения собственного – биологического времени пришлось связать с пространственными представлениями. Геометризация биологии – это уже давно начавшийся процесс[14].

Теперь сделаем небольшой экскурс в физику. Дж. Уилер, ученик Эйнштейна, провозгласивший, что «физика есть геометрия», создал новое направление – геометродинамику, рассматривая физические тела и их свойства как особые проявления искривленного пространства, обладающего различными типологическими особенностями. Отсюда все понятия физики стали выразимыми через геометрические представления. Оказалось, что в Мире ничего нет, кроме пространства. В геометродинамике геометрия теряет привычный для нас статический характер: на малых расстояниях там сильно флюктуирует как метрика, так и топология, и это обстоятельство оказывается решающим для физики на субмикроскопических расстояниях (26), (27)[15].

Совсем недавно мы познакомились с работой Топорова (28), в которой выдвигается представление о том, что текст есть пространство, а пространство есть текст. Приведем здесь отрывок из работы Топорова (с. 279–280), перекликающейся с нашими представлениями:

«Пространство приуготовлено к принятию вещей, оно восприимчиво и дает им себя, уступая вещам форму и предлагая им взамен свой порядок, свои правила простирания вещей в пространстве. Абсолютная неразличимость „немота“, „слепота“) пространства развертывает свое содержание через вещи. Благодаря этому актуализируется свойство пространства к членению, у него появляется «голос» и «вид» (облик), оно становится слышимым и видимым, т.е. осмысленным (в духе идей прокловых «первооснов теологии»). На этом уровне пространство есть некий знак, смысл. Более того, вещи высветляют в пространстве особую, ими, вещами представленную парадигму и свой собственный порядок – синтагму, т.е. некий текст. Этот «текст пространства» обладает смыслом, который может быть воспринят как сверху (чем-то вроде Единого в учении Прокла, тем, кому ничто не мелко), так и снизу – через серию промежуточных эманаций, когда появляется субъект осмысления этого «текста пространства», принадлежащий уже к стандартному типу. В этом смысле можно говорить о пространстве как о потенциальном тексте, его вместилище (таком, что оно взаимосвязано с ним наполнением). Вместе с тем реализованное (актуализированное через вещи) пространство в этой концепции должно пониматься как сам текст…»

Удивительно, но, исходя из позиций совершенно отличных от наших, Топоров приходит к выводу о том, что пространство – это потенциальный носитель смысла.

Итак, мы видим, что многие пути ведут сейчас к пангеометризму. Конечно, трудно сейчас предвидеть, как далеко и как серьезно это направление мысли может продвинуться.

8. Заключение: числовая природа смысла

Геометрическая интерпретация семантики Мира оказалась возможной после того, как представление о смысле удалось связать с числом. Здесь мы невольно возрождаем древнее учение о числовом устройстве Мира, уходящее своими корнями еще к Пифагору. Все, что связано непосредственно с Пифагором, обратилось в легенду. В интерпретации Гафери (29) у Пифагора сущность всех вещей абстрактна – она носит числовой характер. Все есть воплощение числа. Дальнейшее раскрытие представлений Пифагора мы находим в книге (12), где авторы, опираясь на работу Кана (30, с. 164), пишут:

«Первая, изначальная теория, принадлежащая, возможно, самому Пифагору или Филолаю Пифагорейцу, рассматривала бессмертную душу как гармонию или созвучие абстрактных чисел. Эти числа и их гармоничные соотношения предшествуют телу и переживают его. Вторая теория, вложенная Платоном в уста Simmias, ученика Филолая, утверждала, что душа есть гармония или созвучие тела, подобно гармонии или созвучию лиры. Она должна исчезнуть вместе с телом, так же как звучание исчезает вместе с лирой... Эта теория стала популярной и интенсивно обсуждалась Платоном и Аристотелем. Возможно, что популярность теории объясняется прежде всего тем, что она предлагала легко понимаемую модель взаимодействия души и тела».

Для нас наибольший интерес представляет первая из двух, приписываемых Пифагору теорий. Она, не будучи разъясненной, содержит завораживающий смысл в загадочности самой формулировки. Знаменитый трактат «О числах» Плотина[16] можно, наверное, рассматривать как попытку экспликации учения Пифагора. Но Трактат Плотина навсегда остался самым загадочным произведением мировой философской мысли. Поражает его попытка разъяснить, как посредством числа сущее породило множественное. У Лосева, в его переводе Трактата (32), носящем в значительной степени интерпретационный характер, вещи связываются с числом, данном в своем распределении (число, данное в своем распределении, – это уже почти функция распределения). Дальнейшее развитие учения о числе как о принципе возникновения находим у Прокла[17](афинская школа неоплатоников).

Наше понимание природы смысла можно рассматривать так же, как экспликацию загадочной формулировки Пифагора. У нас смыслы заданы на континууме – множестве всех действительных чисел. Распаковка континуума происходит через вероятностно задаваемую меру, т.е. в конечном счете также через число.

Возможна и еще одна экспликация. Грюнбаум (33) обратил внимание на высказывание Рассела о том, что:

«...существуют непрерывные многообразия, такие как многообразие цветов (частот спектра в физическом смысле), где составляющие элементы качественно отличаются один от другого и имеют присущую им величину, позволяющую проводить метрическое сравнение самих элементов» (33, с. 31).

Частота спектра – это числа, на которых оказывается задано непрерывное цветовое многообразие, выступающее перед нами как многообразие чувственно воспринимаемых смыслов. Известно, что эти смыслы различаются (и, соответственно, обозначаются) не вполне идентично в разных культурах. Одно из недавних исследований показывает, что механизм цветообразования осуществляется скорее в мозгу, чем в ретине глаза (35). Человек умеет оценивать цветовые тексты природы. Для художника цвет является носителем смысла.

Мы, конечно, отдаем себе отчет о том, что всякая экспликация абстрактного построения в конце концов должна замыкаться на том, что не может быть наглядно схвачено. Как можно наглядным образом представить себе смыслы, размазанные по числовому континууму? Мы поступаем здесь так же, как это делается в современной физике: непонятное объясняем понятным образом через еще более непонятное (из предисловия к книге (4)).

Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

ЛИТЕРАТУРА

1. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. 2-е расшир. изд. М.: Наука, 1979. 

2. Ricoeur, P. The Conflict of Interpretations. Essays in Hermeneutics. – Evanston: Northwestern University Press, 1974. 

3. Wilson, Th. Sein als Text; Vom Textmodel als Martin Heidegger Denkmodel: Eine funktionalische Interpretation. – Freiburg, Miinchen: Albert, 1981. 

4. Nalimov, V.V. Realms of the Unconscious: The Enchanted Frontiers. –Philadelphia, Pa.: ISI Press, 1982. 

5. Павилёнис P.И. Философия языка: проблема анализа предложений мнения. – Вопросы философии, 1982, 10. 

6. Налимов В.В. Анализ оснований экологического прогноза. – Вопросы философии, 1983, 1. 

7. Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М.: Советское радио, 1974. 

8. Налимов В.В. О возможности метафизического использования математических представлений в психологии. – Психологический журнал, 1981, 3. 

9. Налимов В.В., Кузнецов О.А., Дрогалина Ж.А. Визуализация семантических полей вербального текста средствами групповой медитации. В сб.: Бессознательное, т. 3. Тбилиси: Мецниереба, 1978. 

10. Grof S. Realms of the Human Conscious Observations from LSD Research. – N. Y.: Dutton, 1976. 

11. Прангишвили А.С., Шерозия A.E., Бассин Ф.В. Роль бессознательного в структуре деятельности как центральная проблема его психологической теории. Вступ. ст. от ред. й- Бессознательное, 1978, т. 3. , 

12. Popper, К. Eccles, J.С. The Self and its Brain. – Berlin, N.Y.: Springer Verlag, 1977. 

13. Равич-Щербо И.В. Исследование природы индивидуальных различий методом близнецов. – В сб.: Психология индивидуальных различий, ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, В.Я. Романова. М.: изд. МГУ, 1982. 

14. Ramachandran, V.S. Twins, Split Brains and Personal Identity.-r In: Consciousness and the Physical – World (Ed. by E.D. Josepson, V.S. Ramachandran. – Oxford: Pergamon Press, 1981. 

15. Вдовина И.С. Эстетика французского персонализма. М.: Искусство, 1981. 

16. Welwood J. Vulnerability and Power in the Therapeutic Processes: Existential and Buddhist Perspective. – The Journal of Transpersonal Psychology, 14, 1982. 

17. Jung, C. Memories, Dreams, Reflections. – N. Y.: Vintage Books, 1963. 

18. Peters, L.G. An Experimental Study of Napal Shamonism. – The Journal of Transpersonal Psychology, 13, 1981. 

19. Wortz, E. Applications of Awarness Methods in Psychotherapy. – The Journal of Transpersonal Psychology, 14, 1982. 

20. Tart, Ch. T. Psychoclelic Experience Accociated with Novel Hypnotic Procedure, Mutual Hypnosis. – In: Altered States of Consciousness, A Book of Reading (Ed. by CH. T. Tart). N. Y.: John Willey, 1963. 

21. Карпинская P.С., Ушаков А.Б. Биология и идея глобального эволюционизма. – В сб. обзоров: Философия и основания естественных наук. М.: ИНИОН АН СССР, 1981. 

22. Медников Б.М. Геном как целое. – В сб.: Уровни организации биологических систем. М.: Наука, 1980. 

23. Любищев А.А. Проблемы формы систематики и эволюции организмов. М.: Наука, 1982. 

24. Голубовский М.Д. Некоторые аспекты взаимодействия генетики и теории эволюции. – В сб.: Методологические и философские проблемы биологии. Новосибирск: Наука, 1981. 

25. Численко Л.Л. Структура фауны и флоры в связи с развитием организмов. М.: изд. МГУ,.1981. 

26. Уилер Дж. Гравитация, нейтрино, Вселенная (пер. с англ.). – М.: 1962. 

27. Уилер Дж. Предвидение Эйнштейна (пер с нем.). М.: 1970. 

28. Топоров В.Н. Пространство и текст. – В сб.: Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. 

29. Gutherie, W.К. A History of Greek Philosophy. – Cambridge: Cambridge University Press, 1962. 

30. Kahn. С.H. Pythagorian Philosophy Before Plato. – In: The Presocratics / Ed. by A. P. Mourelates. – N. Y.: Double- day, 1974. 

31. Plotinus. The Enneads (Translated by S. MacKenna). – L.: Farber and Farber, 1956. 

32. Лосев А.Ф. Диалектика числа у Плотина (перевод и комментарий трактата Плотина «О числах»). М.: изд. автора, 1928. 

33. Грюнбаум А.Г. Философские проблемы пространства и времени. М.: Прогресс, 1969. 

34. Berlin, В., Kay, R. Basic Color Terms, Their Universality and – Evolution. – Berkley, Los Angeles. L.: University of California Press, 1969. 

35. Harvard Study: Color Phenomena in Brain, not Eye. – Brain-Mind Bulletin, 8, 1983. 

36. Nalimov, V.V. Space, Time and Life. The Probabillistic Pathways of Evolution. – Philadelphia, Pa: ISI Press, 1985.

ПРИМЕЧАНИЯ

Назад в раздел