РАЗГОВОРЫ С В.В. НАЛИМОВЫМ


РАЗГОВОРЫ С В.В. НАЛИМОВЫМ

В.Я. Голованов
(В книге: Я друг свобод… В.В.Налимов: вехи творчества, 2005, т. II)

Василий Васильевич Налимов был автором предисловия моей книги о Несторе Махно «Тачанки с юга» (Москва, 1997). После этого он подготовил материал для конференции, посвященной 150-летию со дня рождения П.А. Кропоткина (1992).

Я так и не узнал, вышел ли этот материал, но, по счастью, второй экземпляр его рукописи «Кропоткинский музей 20-х годов (по личным воспоминаниям)» остался у меня, и мы воспроизводим его как приложение к данной части.

Здесь представлены моя статья о В.В. Налимове и нигде не публиковавшиеся беседы с ним, записывавшиеся мною на диктофон в 1992–1996 годах.

Обращаем внимание, что «в беседах на вольную тему» Василий Васильевич очень ярко проявляет себя как рассказчик и именно в этих «разговорах» порой доверяет собеседнику то, что не решился бы рассказать о себе в своих книгах.

«Литературная газета», № 21, 20.05.1992.

Обозначив тему «поисков утраченного смысла» в предыдущих публикациях, мы сегодня имеем возможность продолжить размышления на эту тему благодаря участию в разговоре ученого, философа Василия Васильевича Налимова. Если строго придерживаться табели о рангах, В.В. Налимов – доктор технических наук, специалист по прикладной математике, сотрудник лаборатории математической теории эксперимента биофака МГУ. Несколько публикаций в журнале «Человек» за прошлый год – по сути, первая попытка популяризации идей этого оригинального философа, имя которого в нашей стране известно пока мало. До недавнего времени книги В.В. Налимова издавались главным образом за рубежом: по данным Филадельфийского института научной информации, Налимов стал «классиком цитирования» в научной литературе. В России издательством «Прометей» в 1989 году выпущена его книга «Спонтанность сознания», появившаяся 18 лет спустя после первой философской работы, принесшей ему научную известность. К сожалению, у нас книга «Вероятностная модель языка» вышла без посвящения, сделанного в американском издании – учителю В.В. Налимова, математику, философу А.А. Солоновичу, арестованному в 1930 году по делу «анархистов-мистиков». Упоминаю об этом потому, что членами кружка Солоновича, среди которых был и В.В. Налимов, арестованный и сосланный в Колымлаг в 1936 году, уже в 30-е годы был намечен ряд направлений критики современной цивилизации, всего того, что делает жизнь человека в ней тягостной, порой ведущей к разрушению самых основ человеческой личности. К разработке этих вопросов В.В. Налимов возвращается во всех своих последних работах. Очень остро заявлены они в статье «На изломе культуры», опубликованной в журнале «Политические исследования».

Я записал с В.В. Налимовым два двухчасовых интервью. Полностью втиснуть их в газетную полосу, естественно, невозможно. Более того, я понял, что, несмотря на объяснимое желание «поприсутствовать» в этой беседе хотя бы в роли вопрошающего, от жанра интервью вообще лучше отказаться. Из всего, что нами наговорено, я сконструировал блоки, которые кажутся мне динамичнее того что принято называть газетной беседой. Они не менее условны, но более емки.

Признаюсь, иногда мне кажется, что писать о духовности, о культуре – абсолютно бессмысленно сейчас. Кто слышит нас? С другой стороны задаваться вопросами такого рода – чистое малодушие. Мой собеседник – философ – не агитатор. Он скептик. Но он знает доподлинно, что мы всегда – на границе непознанных возможностей и удивительных миров.

Василий Налимов
В лабиринтах бытия: человек и мир на изломе культуры

Я пришел в мир, когда все было еще спокойно. Шел 1910 год. Тогда еще люди верили в безграничное будущее. Российская империя казалась незыблемой. Прогресс техники сулил скорый рай на земле. Человечеству казалось, что оно вступает в век Разума. Потом случилось первое безумие: цивилизованное человечество бросилось в лютую схватку мировой войны. С тех пор изменилось слишком многое из того, что казалось неизменным. Оглядываясь назад, пытаясь понять, что случилось с нами, что оставляем мы будущим обитателям Земли, я написал работу «На изломе культуры».

О кризисе западной цивилизации речь идет минимум сто лет. В 1918 году Освальд Шпенглер дал явлению звучное имя – «Закат Европы». Он многое предвидел, многое предчувствовал. Сегодня то, о чем он говорил еще умозрительно, можно изучать, имея за плечами опыт двух мировых войн, опыт эксперимента, продолжавшегося семьдесят лет у нас в стране, статистические данные по различным отраслям человеческой жизни.

Самое страшное, что случилось с нами – что пропал интерес к труду. Сейчас сама идея труда у нас в стране дискредитирована, опозорена. На смену ему пришли алкоголь, спекуляция, агрессивность. Но это наш «пунктик». В более широком смысле мы тоже принадлежим западной цивилизации и вписаны в круг ее проблем.

На Западе техника породила невиданную роскошь жизни, и не для избранных, а для многих. Но она достигается ценой глобального экологического кризиса. Жестоко платит человек: вовлеченный в огромный бездушный аппарат современной индустрии, человек, если он не превращается в то, что Хайдеггер называл «человекофункцией», начинает болеть, бунтовать. Речь не идет об открытом бунте: чаще всего это горестный и безнадежный, направленный вовнутрь саморазрушительный процесс. Например, в США около миллиона бездомных. В принципе, они могли бы получить жилье, но они вне системы – принципиально. Не принимающими систему оказываются, с некоторой долей условности алкоголики, самоубийцы, наркоманы. У нас в стране, по-видимому, 15 миллионов алкоголиков. Столько же – в США. По официальным данным, в наших тюрьмах находится сейчас 765 тысяч человек. В США – миллион. В среднем по планете преступность растет быстрее, нежели численность населения, валовой национальный продукт и другие показатели, к которым прежде принято было привязывать число совершаемых преступлений.

Еще два полюса тревоги: все более остро стоит проблема психических заболеваний. В нашей стране 17 процентов учащихся вузов лечатся от тяжелых неврозов. Это очень серьезно. На Земле 40 миллионов душевнобольных и 300 миллионов человек – в «пограничном состоянии». Далее – рост числа самоубийств. Особенно среди молодежи. Бывший министр здравоохранения и социального обеспечения Франции Ж. Барро заявил, что во Франции самоубийство – основная причина смерти молодых людей в возрасте до 35 лет.

Можно было бы говорить и о других грозных проблемах, к которым человечество подойдет на рубеже второго тысячелетия, – о все большей бюрократизации науки, катастрофических процессах в экологии, которые сегодня можно считать угрожающими биосфере в целом, – но и сказанного достаточно, чтобы понять, что созданная на Западе и создаваемая у нас путем жестокой эксплуатации людей и природных ресурсов технократическая «цивилизация комфорта» втягивается во все более обостряющийся кризис, и культура, ее породившая, достигнув высочайшего технического расцвета, стоит перед проблемой абсурдности созданного ею мира и необходимостью поиска новых смыслов для выхода из тупика.

Особенно остра проблема у нас. Россия начала ХХ века была не только величайшей империей мира, но и страной величайшей напряженности: сейчас этого не хотят признать те, кто «отрицает» революцию. Однако в том виде, в котором Россия существовала до 1917 года, она не могла, конечно, сохраниться. – Страна взрывообразно развивалась капиталистически и в то же время была скована – не только феодальными законами, но и феодальными смыслами, феодальными предрассудками.

Вы не представляете себе, какое раздражение, реальное раздражение вызывало у научной общественности то, что в названии «Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии» присутствует слово «императорское». Всех возмущало: «Причем тут император?!» Сейчас в Англии существует множество королевских обществ – и это никого не раздражает. Но это – другая страна, другое время. А в России везде возникали антагонизмы. Я помню, что ученики частного реального училища М.М. Милова в Нижнем Новгороде, где отец преподавал естествознание, что ни день дрались с учениками гимназии, которая была напротив. Почему? Тут были дети купцов, там – дворяне. При этом у реалистов отцы были подлинные миллионеры, и бывало, что подъезжая в пролетке к воротам, ученики лихо обрызгивали грязью спешащего на службу преподавателя. И не было стыдно. А потом у этого же преподавателя категорически требовали ответа: где есть истина – в естественных науках или в законе Божьем? О том, что это две модели описания мира на разных языках, мысль не прививалась. Вообще, вариативное мышление как-то не прививалось, было, скорее, признаком слабости. Социальные доктрины отличались крайней категоричностью. Но это хорошо известно. Я нарочно беру бытовую сторону, повседневные проявления этой напряженности: кастовую неприязнь, категоричность, анонимные письма, которые были тогда в ходу, которыми подчас до нервного срыва, чуть не до самоубийства изводили жертву. Общество заражено было идеей расправы, суда, самосуда.

Вообще, это тема для отдельного разговора. Надо сказать только, что помимо химер, революция породила и новые смыслы. – Потому большевики и победили, что жить по-старому уже никто не хотел. Это были смыслы суровые, жестокие. Мировая революция, особая роль СССР, индустриальная мощь любой ценой. Потом они модифицировались, мельчали, но потом рухнули и эти, последние: даже надежды на тихую спокойную старость, обеспеченную сбережениями, накопленными многолетним трудом. Наше общество лишилось смыслов – вот что произошло. Конечно, мы сильно отличаемся от развитых стран Запада, у нас глубоко еще не удовлетворена потребность в комфортном, человеческом существовании. Но людям нужны смыслы более глубокие, чем просто комфорт. Человек не может нормально существовать, если культура не дает ему путеводной нити широкого, мировоззренческого характера. Об этом говорит история крушения величайшей империи – Рима. Люди именно поэтому так хватаются сейчас за национальную «проблему» – это единственная «привязка» сейчас, единственное, что дает человеку опору и отчасти позволяет избавиться от личной ответственности за происходящее. Это квазисмысл, смысл позавчерашнего дня. Быть патриотом сегодня – значит быть патриотом планеты Земля.

Нам еще предстоит говорить о проблеме рационального и иррационального в человеке. Западная культура вообще рационалистична: это давняя традиция, идущая от Декарта, от Аристотеля. Тоталитарное общество рационалистично вдвойне: это огромный если – в нашем случае – не компьютер, то калькулятор, пытающийся манипулировать людьми при помощи рационально сформулированных стимулов и превращенного в механизм страха. Человек в нем – тоже часть механизма, функция. Но игнорирование – внутренней жизни человека, многогранности человека, в конце концов, привело к тому, что во всем бывшем соцлагере глубоко загнанный подсознательный протест вырывался наружу в виде диких, разрушительных страстей. Прежде всего – национальных. Что этому противопоставить? Какой смысл, какую идею? Не знаю. Предсказать никто ничего не может по той простой причине, что в социальной сфере нет фундаментальных констант. Любую выстроенную нами модель развития общества можно принимать в расчет до тех пор, пока константы сохраняются неизменными. А они меняются, мы этому свидетели: перестройка ведь пошла совсем не так, как она замышлялась. Она замышлялась, как косметический ремонт системы, а привела к глубочайшим изменениям. Но идти строго по плану она и не могла по той простой причине, что инициаторами ее, воспитанными в традициях бюрократического мышления, не учитывалась такая сущностная онтологическая вещь, как случайность. Сейчас ситуация в обществе такова, что невольно вспоминается философская метафора Канта о «безграничной случайности» мира. Любой момент развития таит в себе множество вероятностей. Любые, самые «правильные» лозунги легко могут обернуться своей противоположностью. Я думаю, что к проблеме прогноза вернее всего подошел Карл Ясперс: предугадать ничего нельзя. Задача заключается скорее в том, чтобы предупредить человечество.

О чем предупреждать? В чем суть предупреждения?

О том, что ситуация не просто напряженная – она смертельно опасная. О том, чтό может быть, если мы не станем меняться. Саморазрушение сегодня проблема не только отдельной личности или маргинальных групп, но и человечества в целом, поскольку мы владеем ядерным оружием и мощнейшими средствами манипулирования людьми.

Где выход? Всякий «окончательный» ответ на этот вопрос был бы рационалистическим, надуманным и потому бесполезным. По-видимому, сейчас можно сделать только одно: поставить людей перед проблемой, помочь им ее осознать. Проблема эта может быть сформулирована так: кризис культуры. Каждый должен понимать что происходит и что нет виноватого, которого можно было бы за это привлечь...

Со времени моей молодости, участия в кружке А.А. Солоновича, я убежден, что первостепенное значение имеет процесс воспитания в обществе личности. Нет свободы вне свободной личности, нет культуры, если нет ее носителей, нет творчества помимо творцов. Наш кружок был, по сути, попыткой создать альтернативную систему воспитания и посвящения в то знание о человеке, которое марксистской наукой игнорировалось. Я никогда не был марксистом. Марксизм слишком плоско понимает человека, лишает его бытие тайны. Никогда не забуду, как мой отец, ученый-этнограф, взглянул на учебники по партийной истории, лежавшие у меня на столе: «Вы теперь это изучаете?» Для него это было пустое и опустошающее знание, уводящее человека от серьезных занятий, от подлинных смыслов...

Я думаю, что задача первостепенной важности – перестроить систему образования. Не нужно готовить узких специалистов. Нужно, чтобы люди ориентировались в пространстве современной культуры, в ее проблематике. Специализация придет потом: мне кажется, что однобокость специализаций чревата для человечества очень серьезными последствиями. Хиросима и Чернобыль – достаточно веские аргументы в пользу этого. Но на самом деле, проблема еще острее: миллионы людей признают вину за теми, кто виноват в случившемся на Чернобыльской станции, но на своем уровне не увидят ничего страшного в том, чтобы вымыть машину в речке или продолжать в нее сбрасывать неочищенные стоки... Ведь экология – это не инженерная проблема, а мировоззренческая. Тут-то мы и сталкиваемся с тем, что культура перестала быть опорой для чувства ответственности за происходящее вокруг. Поэтому в идеале система образования должна воспитывать человека, «ставить человека» как птицу на крыло. Учить человека поиску смысла жизни. Кто уж сколько в этом поиске одолеет – это особый вопрос, не всем дано в равной мере... Другое дело – не приведет ли это к повальному дилетантизму? И кто будет учить? За семьдесят лет коммунистического строительства у нас все разнообразие духовной жизни было вытоптано. Разорвались связи общения и взаимного обогащения. Именно поэтому современные споры носят настолько непримиримый характер, словно оппоненты желают уничтожить друг друга. А может быть, вправду желают? Поэтому сейчас духовная жизнь так бедна. Мы сломали механизмы духовной адаптации, уничтожив людей. В этом – трагедия истребления инакомыслящих.

На биологическом факультете МГУ я читаю небольшой курс лекций по экологии человека. Парадокс сегодняшнего дня заключается в том, что человек создает среду, которая угрожает ему самому. При этом можно говорить не только об очевидных нарушениях, связанных с загрязнениями, с нарушениями климата, но и о том, что и в плане общечеловеческом, культурологическом что-то становится очень плохо. В эссе о слоне один английский писатель сформулировал проблему следующим образом: в мире, от начала до конца созданном руками человека, человеку не будет места. Почему? Почему, если будут уничтожены слоны, погибнут и люди? Какая тут связь? Потому что в слоне заключена красота и мощь природы, величие жизни, величие свободы дикого зверя. И если люди перестанут ощущать это – они обречены. Между тем наша культура подошла к тому рубежу, за которым начинается бесчувствие. Она готова принести в жертву человеку все – и этим самым убивает человека. Что такое культура? Система ценностей, которую следует воплощать в каждый момент нашей жизни. У Графа Дюркхайма, одного из духовных вождей немецкого народа после катастрофы 1945 года, сказано: жизнь – это вызов, на который мы должны ответить, опираясь на ту систему ценностей, которой мы располагаем. Система ценностей может выстраиваться по-разному: в культурах некоторых индейских народов исключительную роль играла интуиция, сновидение: оно было поводырем человека, основой для принятия решения. У сектантов-молокан каждый поступок определяется Библией. Я разговаривал с Василием Тикуновым, молоканином из Цахкадзора: он знал Библию вдоль и поперек, она для него пронизана тысячами связующих нитей, взаимопроникающих смыслов, звучит для него, как симфония. К каждому слову, к каждому человеческому поступку он готов подобрать целый свод библейских толкований: они для него закон, правда, истина и жизнь. В семантическом поле Библии этот человек, плотник, чувствовал себя, как дома. И надо сказать, что это давало ему чувство собственного достоинства, уверенности в себе, в некотором смысле слова – безгрешности даже. Ибо чем молоканин замечателен? Он говорит: я ничего не утверждаю от себя. Я все делаю по Завету.

Вот – культура! Потому что культура призвана выполнять мировоззренческую функцию, по существу – терапевтическую. Зачем в Европе по многу десятилетий, а то и столетий возводились гигантские готические соборы? Мы не можем судить с уверенностью, но, очевидно, они собирали общество воедино во время усобиц и смут и придавали не сиюминутный, очень важный смысл жизни человеческого сообщества. Зачем в Египте строили пирамиды и целые города мертвых? Нам сегодня трудно понять: смысл утрачен, и мы можем только пытаться реконструировать его. Однако, этими смыслами держались тысячелетние царства.

А современная культура в значительной степени утратила мировоззренческую функцию. Она уже не востребуется человеком для решения принципиально важных жизненных задач. Скорее, она призвана для другого – спасти человека от скуки, от пустоты повседневной жизни. При этом культура превращается в товар и продается во все более «привлекательной» или «экзотической» упаковке. Человек же остается не творцом, а только зрителем и сплетником культуры: он читает в журналах о жизни «звезд» или в желаемых дозах получает по телевизору эмоции страха, умиления, отваги, вожделения, удивления... Можно сказать, что культура стала предохранять людей от поступка, стала заменителем поступка. Но поступок – это жизнь, это свобода, это спонтанность. Культура современной цивилизации не дает человеку быть спонтанным. Отсюда – ощущение бессмысленности бытия. Скука. Недавно я просматривал знаменитую, хотя и небольшую книжку протестантского теолога Пауля Тиллиха «Мужество быть». Достаточно проглядеть названия глав, чтобы понять, что вызывает беспокойство философа: «Периоды тоски», «Типы тоски»... Он все время говорит о тоске, преследующей современного человека и о необходимости преодолеть это состояние.

Что же случилось с человеком? Прежде человек существовал во множестве миров, теперь он утратил эту способность или возможность. Мы потеряли связь с миром природы, живя в городе. Нам некогда заниматься своим внутренним миром, фантазиями, сновидениями. С точки зрения рационализма, современного «деловизма» все это непродуктивно, едва ли не смешно. В результате мы утратили полноту внутренней жизни. Обеднело общение. Все более искусственными и фальшивыми выглядят праздники. Мы потеряли саму необходимость общаться. Я прекрасно помню время, когда студенты университета приходили на семинары домой к профессору. Для чего это нужно было? В этом заключалось таинство непосредственной передачи знания. Ведь что-то постигается помимо слов, помимо книг: иногда в каких-то дополнительных разговорах, иногда даже через саму внешность учителя. Понимание подчас приходит «между слов». Наконец, мы перестали существовать в сопредельном мире, потеряли связь... Можно сказать – с Богом, но я бы воспользовался другим термином – с запредельностью жизни, войти в которую мы не можем, но ощущать которую можем. В результате человек оказался в необыкновенно суженном мире, превратился в придаток огромной, чрезвычайно сложной машины.

Может быть это нормально? Может быть, это необходимая плата за комфорт современной цивилизации? Но что тогда делать с теми явлениями, о которых мы говорили вначале? Для того, чтобы выжить в современном обществе, человек должен слишком многое убивать в себе...

Раньше других, по-видимому, проблему расщепления человеческой личности и связанных со всем этим личностных деформаций осознали психологи. В клинической практике выдающихся психологов ХХ века впервые возникла задача исцеления личности, то есть воссоздания целостного характера из обломков разрушенного. Так на новом витке обозначились вопросы, волновавшие древних мистиков: вопросы иррационального, нерассудочного знания, вопросы свободы, спонтанности. Эпоха просвещения утвердила в Европе столь жесткий рационализм, что открытие Фрейдом «бессознательного» воспринималось, как революция и долгое время не признавалось наукой. Но человек не робот. Он не может существовать только как рациональное существо. Он наделен способностью к целостному, художественному мифологическому, поэтическому мировосприятию. Утрата этой способности чревата для него патологией.

Необходимость исцеления «инвалидов» цивилизации возродила интерес к медитации, к древним христианским и восточным практикам тренировки души и тела. Сегодня интерес к иррациональному легализован, причем, как всегда, доведен популяризаторами до опошления. Между тем проблема иррационального была заявлена и на языке математики, когда была доказана теорема Гёделя (о том, что любая достаточно сложная логическая система неполна, если она не противоречива) и выявились некоторые не менее впечатляющие парадоксы в теории множеств... Так что, чтобы говорить об иррациональном, вовсе не обязательно хвататься за Бога... Точно так же и о медитации чаще всего говорят до банальности примитивно, обычно подразумевая под нею неподвижное сидение с концентрацией внимания на внешнем объекте. Но медитация – это не только техника, это одно из свойств нашего сознания. Некоторые входят в медитационное состояние спонтанно – люди творческого труда, активно работающие ученые. Ж. Адамар отмечал, например, что открытия в математике – это всегда озарения. А озарение – что? Предельная концентрация, предельная глубина мышления. Можно сказать, это и есть медитация... Вообще определить в точных терминах, что такое медитация невозможно, пока человек не обретет собственный опыт на этом пути. Но именно на этом пути, по-видимому, человеку открывается возможность пробить «перегородку» между разумными, рационалистическими доминантами сознания и своей бессознательной, естественной природой. Медитация помогает человеку раскрыть и реализовать все богатство своих возможностей, преодолеть напряженность, агрессию и страх. А если через медитацию лежит путь к исцелению человека, то не в этом ли направлении – в преодолении мертвящего рационализма и технократического мышления – следует искать выход из тупиков современной культуры?

Недавно на философском конгрессе в Ганновере бенедектинскиий монах, теолог В. Эглер сделал доклад, который назывался «Открытие христианского эзотеризма». В. Эглер долго изучал дзен в Японии, руководит медитационным центром. Мне же доклад запомнился особенно потому, что возникла такая мысль – орден видит степень напряженности в современном мире, и в связи с этим санкционирует открытие наработанного знания, выпускает его из круга посвященных «в мир». Для чего? Чтобы помочь сломать рационализм культуры. Ибо философский рационализм, усиленный рационализмом эпохи, убил культуру. Впрочем, о смерти культуры нельзя говорить, она в кризисе, но она жива, в ней идут какие-то процессы...

Возьмем Америку. Почему-то говоря о западной культуре, принято обращаться именно к Америке, хотя Америка – страна очень своеобразная, и если уж говорить о культуре, о живой культуре, в которой люди живут легко и естественно, как служитель музея Спинозы, который живет в доме Спинозы, топит его печь и читает его книги – то интереснее было бы поговорить о Голландии, которая сама наполовину порождение культуры, ибо почти половина страны находится ниже уровня моря... Для нас и Голландия и Америка – Запад. Но Голландия – не Америка. Может быть, она гораздо дальше Америки ушла в сторону цивилизации будущего. В ней больше скромности, больше достоинства. Америка же воплощает всю мощь и все проблемы цивилизации сегодняшнего дня. Но если бы весь мир жил так же роскошно, как Америка, Земля не выдержала бы этой нагрузки.

Наверное, говорить об американских болячках банально – в свое время им уделялось слишком много внимания. Но они существуют. Существует американский прагматизм, напряженность жизни, задаваемая жаждой успеха, выраженный гедонизм всей жизни, в том числе и духовной. Отсюда, например, вытеснение из сознания среднего американца такого фундаментального для большинства культур понятия, как смерть. Они живут, как бессмертные. Смерть – казус, фиаско. И если уж эта неприятность случилась с тобой или с кем-то из твоих близких, то надо побыстрее эту неприятную процедурус помощью соответствующих служб завершить и поскорее вернуться к делам.

Но все это – жажда преуспевания, комфорта, узкие специализации – лежит на поверхности культуры. Так же как небоскребы и автострады. Это визитная карточка культуры. Но одновременно идет духовный поиск, ориентированный совсем на другие ценности. Каким-то образом он влияет на господствующие стереотипы сознания. И вполне возможно, что наработанное в этих «аппендиксных» отраслях культуры завтра окажется жизненно важным для нее. В Америке действует Ассоциация по изучению сновидений, Международная ассоциация по проблемам воображения, в Америке зародилась трансперсональная психология – философски ориентированное ответвление этой науки, направленное на переживание сверхличного опыта путем тщательно разработанной техники управления бессознательными процессами. В Америке стали бестселлерами переведенные уже и у нас книги Карлоса Кастанеды – а уж их не назовешь типичными для американского сознания! Возможно, именно поэтому автор девяти книг о Доне Хуане предпочитает не раскрывать себя. Никто не знает, как его по-настоящему зовут, где он живет и чью – в конечном счете – эзотерическую традицию раскрывает, ибо некоторые этнографы утверждают, что «учение Дона Хуана» не связано с реальной культурой индейцев Америки. Меня обещали познакомить с Кастанедой, но встреча все-таки не состоялась. Также не состоялась встреча с очень интересным философом анархистского толка Полом Фейерабендом. Закрытость некоторых людей, с которой я столкнулся в Америке, скорее всего, свидетельствует о том, что их взгляды пока еще мало стыкуются с господствующими стереотипами сознания.

Тем не менее, наработка идет во всех областях знания, которые, возможно, станут спасательными кругами для человечества – здесь можно говорить о создании чистых производственных технологий, и о новой школе, и о новой философии, которая должна быть связана с наукой и ориентирована на человека.

Нам в нашей стране приходится многое начинать практически заново. Многие отрасли духовной жизни только сейчас оживают, и в очень трудных условиях: мы откатились к той стадии социального развития, когда культура кажется избыточным явлением, «роскошью». Тем не менее, всегда в обществе было некоторое количество людей, которые занимались не производственным трудом, не торговлей и даже не интеллектуальной работой, а, скажем так, духовной деятельностью. Многие не понимают что это и зачем. На самом деле работает биологический, по сути, механизм самозащиты человечества. У всех животных есть признаки, которые им сейчас вроде бы не нужны. Но иногда при изменении условий именно эти избыточные признаки позволяют виду приспособиться и выжить. Так же и у людей: мы не знаем, что удержит общество на следующем повороте истории – богатство, передовые технологии или духовное мужество. А духовное мужество – это тоже богатство и, значит, нужен кто-то, кто занимался бы этой проблематикой – вопросами духа. Это нельзя заказать, «организовать», «приказать», это всегда само как-то получается.

Вы спрашивали меня, как спрашивают всех лагерников, ради чего мы состояли в подозрительном кружке, если знали, что нас посадят за это. А непонятно, ради чего! Это был протест. Нужна была жертва, нужно было противостоять тому, что творилось вокруг. Не физически, конечно – духовно противостоять, хотя, в конце концов, мы все поняли, что погибнем неизбежно. Пощады не будет. И именно это внутреннее противостояние помогло выжить потом в лагере.

Когда я последний раз виделся с Солоновичем, как раз незадолго до его ареста, он сказал фразу: «Ну, ничего, все-таки нас так много сейчас, что какие-то корешки останутся». Я не знал и не знаю, сколько нас было всего. Из тех, с кем я встречался лично, остался, похоже, я один. Но выросли новые люди. В каждом поколении находятся свои «рыцари веры». Поэтому Солонович прав: коль семя посеяно – будут и всходы. А сколько всходы не выдирай, какие-то корешки всегда останутся. Это неизбежно, пока живет человечество.

В.Я. Голованов

Разговоры с В.В. Налимовым (В книге: Я друг свобод… В.В.Налимов:вехи творчества, 2005, т. II) Василий Васильевич Налимов был автором Предисловия моей книги о Несторе Махно «Тачанки с юга» (Москва, 1997). После этого он подготовил материал для конференции, посвященной 150-летию со дня рождения П.А. Кропоткина (1992). Я так и не узнал, вышел ли этот материал, но, по счастью, второй экземпляр его рукописи «Кропоткинский музей 20-х годов (по личным воспоминаниям)» остался у меня, и мы воспроизводим его как приложение к данной части. Здесь представлены моя статья о В.В. Налимове и нигде не публиковавшиеся беседы с ним, записывавшиеся мною на диктофон в 1992–1996 годах. Обращаем внимание, что «в беседах на вольную тему» Василий Васильевич очень ярко проявляет себя как рассказчик и именно в этих «разговорах» порой доверяет собеседнику то, что не решился бы рассказать о себе в своих книгах. «Литературная газета», № 21, 20.5.92. Обозначив тему «поисков утраченного смысла» в предыдущих публикациях, мы сегодня имеем возможность продолжить размышления на эту тему благодаря участию в разговоре ученого, философа Василия Васильевича Налимова. Если строго придерживаться табели о рангах, В.В. Налимов – доктор технических наук, специалист по прикладной математике, сотрудник лаборатории математической теории эксперимента биофака МГУ. Несколько публикаций в журнале «Человек» за прошлый год – по сути, первая попытка популяризации идей этого оригинального философа, имя которого в нашей стране известно пока мало. До недавнего времени книги В.В. Налимова издавались главным образом за рубежом: по данным Филадельфийского института научной информации, Налимов стал «классиком цитирования» в научной литературе. В России издательством «Прометей» в 1989 году выпущена его книга «Спонтанность сознания», появившаяся 18 лет спустя после первой философской работы, принесшей ему научную известность. К сожалению, у нас книга «Вероятностная модель языка» вышла без посвящения, сделанного в американском издании – учителю В.В. Налимова, математику, философу А.А. Солоновичу, арестованному в 1930 году по делу «анархистов-мистиков». Упоминаю об этом потому, что членами кружка Солоновича, среди которых был и В.В. Налимов, арестованный и сосланный в Колымлаг в 1936 году, уже в 30-е годы был намечен ряд направлений критики современной цивилизации, всего того, что делает жизнь человека в ней тягостной, порой ведущей к разрушению самых основ человеческой личности. К разработке этих вопросов В.В. Налимов возвращается во всех своих последних работах. Очень остро заявлены они в статье «На изломе культуры», опубликованной в журнале «Политические исследования». Я записал с В.В. Налимовым два двухчасовых интервью. Полностью втиснуть их в газетную полосу, естественно, невозможно. Более того, я понял, что, несмотря на объяснимое желание «поприсутствовать» в этой беседе хотя бы в роли вопрошающего, от жанра интервью вообще лучше отказаться. Из всего, что нами наговорено, я сконструировал блоки, которые кажутся мне динамичнее того что принято называть газетной беседой. Они не менее условны, но более емки. Признаюсь, иногда мне кажется, что писать о духовности, о культуре – абсолютно бессмысленно сейчас. Кто слышит нас? С другой стороны задаваться вопросами такого рода – чистое малодушие. Мой собеседник – философ – не агитатор. Он скептик. Но он знает доподлинно, что мы всегда – на границе непознанных возможностей и удивительных миров. Василий Налимов В лабиринтах бытия: человек и мир на изломе культуры Я пришел в мир, когда все было еще спокойно. Шел 1910 год. Тогда еще люди верили в безграничное будущее. Российская империя казалась незыблемой. Прогресс техники сулил скорый рай на земле. Человечеству казалось, что оно вступает в век Разума. Потом случилось первое безумие: цивилизованное человечество бросилось в лютую схватку мировой войны. С тех пор изменилось слишком многое из того, что казалось неизменным. Оглядываясь назад, пытаясь понять, что случилось с нами, что оставляем мы будущим обитателям Земли, я написал работу «На изломе культуры». О кризисе западной цивилизации речь идет минимум сто лет. В 1918 году Освальд Шпенглер дал явлению звучное имя – «Закат Европы». Он многое предвидел, многое предчувствовал. Сегодня то, о чем он говорил еще умозрительно, можно изучать, имея за плечами опыт двух мировых войн, опыт эксперимента, продолжавшегося семьдесят лет у нас в стране, статистические данные по различным отраслям человеческой жизни. Самое страшное, что случилось с нами – что пропал интерес к труду. Сейчас сама идея труда у нас в стране дискредитирована, опозорена. На смену ему пришли алкоголь, спекуляция, агрессивность. Но это наш «пунктик». В более широком смысле мы тоже принадлежим западной цивилизации и вписаны в круг ее проблем. На Западе техника породила невиданную роскошь жизни, и не для избранных, а для многих. Но она достигается ценой глобального экологического кризиса. Жестоко платит человек: вовлеченный в огромный бездушный аппарат современной индустрии, человек, если он не превращается в то, что Хайдеггер называл «человекофункцией», начинает болеть, бунтовать. Речь не идет об открытом бунте: чаще всего это горестный и безнадежный, направленный вовнутрь саморазрушительный процесс. Например, в США около миллиона бездомных. В принципе, они могли бы получить жилье, но они вне системы – принципиально. Не принимающими систему оказываются, с некоторой долей условности алкоголики, самоубийцы, наркоманы. У нас в стране, повидимому, 15 миллионов алкоголиков. Столько же – в США. По официальным данным, в наших тюрьмах находится сейчас 765 тысяч человек. В США – миллион. В среднем по планете преступность растет быстрее, нежели численность населения, валовой национальный продукт и другие показатели, к которым прежде принято было привязывать число совершаемых преступлений. Еще два полюса тревоги: все более остро стоит проблема психических заболеваний. В нашей стране 17 процентов учащихся вузов лечатся от тяжелых неврозов. Это очень серьезно. На Земле 40 миллионов душевнобольных и 300 миллионов человек – в «пограничном состоянии». Далее – рост числа самоубийств. Особенно среди молодежи. Бывший министр здравоохранения и социального обеспечения Франции Ж. Барро заявил, что во Франции самоубийство – основная причина смерти молодых людей в возрасте до 35 лет. Можно было бы говорить и о других грозных проблемах, к которым человечество подойдет на рубеже второго тысячелетия, – о все большей бюрократизации науки, катастрофических процессах в экологии, которые сегодня можно считать угрожающими биосфере в целом, – но и сказанного достаточно, чтобы понять, что созданная на Западе и создаваемая у нас путем жестокой эксплуатации людей и природных ресурсов технократическая «цивилизация комфорта» втягивается во все более обостряющийся кризис, и культура, ее породившая, достигнув высочайшего технического расцвета, стоит перед проблемой абсурдности созданного ею мира и необходимостью поиска новых смыслов для выхода из тупика. Особенно остра проблема у нас. Россия начала ХХ века была не только величайшей империей мира, но и страной величайшей напряженности: сейчас этого не хотят признать те, кто «отрицает» революцию. Однако в том виде, в котором Россия существовала до 1917 года, она не могла, конечно, сохраниться. – Страна взрывообразно развивалась капиталистически и в то же время была скована – не только феодальными законами, но и феодальными смыслами, феодальными предрассудками. Вы не представляете себе, какое раздражение, реальное раздражение вызывало у научной общественности то, что в названии «Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии» присутствует слово «императорское». Всех возмущало: «при чем тут император?!» Сейчас в Англии существует множество королевских обществ – и это никого не раздражает. Но это – другая страна, другое время. А в России везде возникали антагонизмы. Я помню, что ученики частного реального училища М.М. Милова в Нижнем Новгороде, где отец преподавал естествознание, что ни день дрались с учениками гимназии, которая была напротив. Почему? Тут были дети купцов, там – дворяне. При этом у реалистов отцы были подлинные миллионеры, и бывало, что подъезжая в пролетке к воротам, ученики лихо обрызгивали грязью спешащего на службу преподавателя. И не было стыдно. А потом у этого же преподавателя категорически требовали ответа: где есть истина – в естественных науках или в законе Божьем? О том, что это две модели описания мира на разных языках, мысль не прививалась. Вообще, вариативное мышление как-то не прививалось, было, скорее, признаком слабости. Социальные доктрины отличались крайней категоричностью. Но это хорошо известно. Я нарочно беру бытовую сторону, повседневные проявления этой напряженности: кастовую неприязнь, категоричность, анонимные письма, которые были тогда в ходу, которыми подчас до нервного срыва, чуть не до самоубийства изводили жертву. Общество заражено было идеей расправы, суда, самосуда. Вообще, это тема для отдельного разговора. Надо сказать только, что помимо химер, революция породила и новые смыслы. – Потому большевики и победили, что жить по-старому уже никто не хотел. Это были смыслы суровые, жестокие. Мировая революция, особая роль СССР, индустриальная мощь любой ценой. Потом они модифицировались, мельчали, но потом рухнули и эти, последние: даже надежды на тихую спокойную старость, обеспеченную сбережениями, накопленными многолетним трудом. Наше общество лишилось смыслов – вот что произошло. Конечно, мы сильно отличаемся от развитых стран Запада, у нас глубоко еще не удовлетворена потребность в комфортном, человеческом существовании. Но людям нужны смыслы более глубокие, чем просто комфорт. Человек не может нормально существовать, если культура не дает ему путеводной нити широкого, мировоззренческого характера. Об этом говорит история крушения величайшей империи – Рима. Люди именно поэтому так хватаются сейчас за национальную «проблему» – это единственная «привязка» сейчас, единственное, что дает человеку опору и отчасти позволяет избавиться от личной ответственности за происходящее. Это квазисмысл, смысл позавчерашнего дня. Быть патриотом сегодня – значит быть патриотом планеты Земля. Нам еще предстоит говорить о проблеме рационального и иррационального в человеке. Западная культура вообще рационалистична: это давняя традиция, идущая от Декарта, от Аристотеля. Тоталитарное общество рационалистично вдвойне: это огромный если – в нашем случае – не компьютер, то калькулятор, пытающийся манипулировать людьми при помощи рационально сформулированных стимулов и превращенного в механизм страха. Человек в нем – тоже часть механизма, функция. Но игнорирование – внутренней жизни человека, многогранности человека, в конце концов, привело к тому, что во всем бывшем соцлагере глубоко загнанный подсознательный протест вырывался наружу в виде диких, разрушительных страстей. Прежде всего – национальных. Что этому противопоставить? Какой смысл, какую идею? Не знаю. Предсказать никто ничего не может по той простой причине, что в социальной сфере нет фундаментальных констант. Любую выстроенную нами модель развития общества можно принимать в расчет до тех пор, пока константы сохраняются неизменными. А они меняются, мы этому свидетели: перестройка ведь пошла совсем не так, как она замышлялась. Она замышлялась, как косметический ремонт системы, а привела к глубочайшим изменениям. Но идти строго по плану она и не могла по той простой причине, что инициаторами ее, воспитанными в традициях бюрократического мышления, не учитывалась такая сущностная онтологическая вещь, как случайность. Сейчас ситуация в обществе такова, что невольно вспоминается философская метефора Канта о «безграничной случайности» мира. Любой момент развития таит в себе множество вероятностей. Любые, самые «правильные» лозунги легко могут обернуться своей противоположностью. Я думаю, что к проблеме прогноза вернее всего подошел Карл Ясперс: предугадать ничего нельзя. Задача заключается скорее в том, чтобы предупредить человечество. О чем предупреждать? В чем суть предупреждения? О том, что ситуация не просто напряженная – она смертельно опасная. О том, чтό может быть, если мы не станем меняться. Саморазрушение сегодня проблема не только отдельной личности или маргинальных групп, но и человечества в целом, поскольку мы владеем ядерным оружием и мощнейшими средствами манипулирования людьми. Где выход? Всякий «окончательный» ответ на этот вопрос был бы рационалистическим, надуманным и потому бесполезным. По-видимому, сейчас можно сделать только одно: поставить людей перед проблемой, помочь им ее осознать. Проблема эта может быть сформулирована так: кризис культуры. Каждый должен понимать что происходит и что нет виноватого, которого можно было бы за это привлечь... Со времени моей молодости, участия в кружке А.А. Солоновича, я убежден, что первостепенное значение имеет процесс воспитания в обществе личности. Нет свободы вне свободной личности, нет культуры, если нет ее носителей, нет творчества помимо творцов. Наш кружок был по сути попыткой создать альтернативную систему воспитания и посвящения в то знание о человеке, которое марксистской наукой игнорировалось. Я никогда не был марксистом. Марксизм слишком плоско понимает человека, лишает его бытие тайны. Никогда не забуду, как мой отец, ученый-этнограф, взглянул на учебники по партийной истории, лежавшие у меня на столе: «Вы теперь это изучаете?» Для него это было пустое и опустошающее знание, уводящее человека от серьезных занятий, от подлинных смыслов... Я думаю, что задача первостепенной важности – перестроить систему образования. Не нужно готовить узких специалистов. Нужно, чтобы люди ориентировались в пространстве современной культуры, в ее проблематике. Специализация придет потом: мне кажется, что однобокость специализаций чревата для человечества очень серьезными последствиями. Хиросима и Чернобыль – достаточно веские аргументы в пользу этого. Но на самом деле, проблема еще острее: миллионы людей признают вину за теми, кто виноват в случившемся на Чернобыльской станции, но на своем уровне не увидят ничего страшного в том, чтобы вымыть машину в речке или продолжать в нее сбрасывать неочищенные стоки... Ведь экология – это не инженерная проблема, а мировоззренческая. Тут-то мы и сталкиваемся с тем, что культура перестала быть опорой для чувства ответственности за происходящее вокруг. Поэтому в идеале система образования должна воспитывать человека, «ставить человека» как птицу на крыло. Учить человека поиску смысла жизни. Кто уж сколько в этом поиске одолеет – это особый вопрос, не всем дано в равной мере... Другое дело – не приведет ли это к повальному дилетантизму? И кто будет учить? За семьдесят лет коммунистического строительства у нас все разнообразие духовной жизни было вытоптано. Разорвались связи общения и взаимного обогащения. Именно поэтому современные споры носят настолько непримиримый характер, словно оппоненты желают уничтожить друг друга. А может быть, вправду желают? Поэтому сейчас духовная жизнь так бедна. Мы сломали механизмы духовной адаптации, уничтожив людей. В этом – трагедия истребления инакомыслящих. На биологическом факультете МГУ я читаю небольшой курс лекций по экологии человека. Парадокс сегодняшнего дня заключается в том, что человек создает среду, которая угрожает ему самому. При этом можно говорить не только об очевидных нарушениях, связанных с загрязнениями, с нарушениями климата, но и о том, что и в плане общечеловеческом, культурологическом что-то становится очень плохо. В эссе о слоне один английский писатель сформулировал проблему следующим образом: в мире, от начала до конца созданном руками человека, человеку не будет места. Почему? Почему, если будут уничтожены слоны, погибнут и люди? Какая тут связь? Потому что в слоне заключена красота и мощь природы, величие жизни, величие свободы дикого зверя. И если люди перестанут ощущать это – они обречены. Между тем наша культура подошла к тому рубежу, за которым начинается бесчувствие. Она готова принести в жертву человеку все – и этим самым убивает человека. Что такое культура? Система ценностей, которую следует воплощать в каждый момент нашей жизни. У Графа Дюркхайма, одного из духовных вождей немецкого народа после катастрофы 1945 года, сказано: жизнь – это вызов, на который мы должны ответить, опираясь на ту систему ценностей, которой мы располагаем. Система ценностей может выстраиваться по-разному: в культурах некоторых индейских народов исключительную роль играла интуиция, сновидение: оно было поводырем человека, основой для принятия решения. У сектантов-молокан каждый поступок определяется Библией. Я разговаривал с Василием Тикуновым, молоканином из Цахкадзора: он знал Библию вдоль и поперек, она для него пронизана тысячами связующих нитей, взаимопроникающих смыслов, звучит для него, как симфония. К каждому слову, к каждому человеческому поступку он готов подобрать целый свод библейских толкований: они для него закон, правда, истина и жизнь. В семантическом поле Библии этот человек, плотник, чувствовал себя, как дома. И надо сказать, что это давало ему чувство собственного достоинства, уверенности в себе, в некотором смысле слова – безгрешности даже. Ибо чем молоканин замечателен? Он говорит: я ничего не утверждаю от себя. Я все делаю по Завету. Вот – культура! Потому что культура призвана выполнять мировоззренческую функцию, по существу – терапевтическую. Зачем в Европе помногу десятилетий, а то и столетий возводились гигантские готические соборы? Мы не можем судить с уверенностью, но, очевидно, они собирали общество воедино во время усобиц и смут и придавали несиюминутный, очень важный смысл жизни человеческого сообщества. Зачем в Египте строили пирамиды и целые города мертвых? Нам сегодня трудно понять: смысл утрачен и мы можем только пытаться реконструировать его. Однако, этими смыслами держались тысячелетние царства. А современная культура в значительной степени утратила мировоззренческую функцию. Она уже не востребуется человеком для решения принципиально важных жизненных задач. Скорее, она призвана для другого – спасти человека от скуки, от пустоты повседневной жизни. При этом культура превращается в товар и продается во все более «привлекательной» или «экзотической» упаковке. Человек же остается не творцом, а только зрителем и сплетником культуры: он читает в журналах о жизни «звезд» или в желаемых дозах получает по телевизору эмоции страха, умиления, отваги, вожделения, удивления... Можно сказать, что культура стала предохранять людей от поступка, стала заменителем поступка. Но поступок – это жизнь, это свобода, это спонтанность. Культура современной цивилизации не дает человеку быть спонтанным. Отсюда – ощущение бессмысленности бытия. Скука. Недавно я просматривал знаменитую, хотя и небольшую книжку протестантского теолога Пауля Тиллиха «Мужество быть». Достаточно проглядеть названия глав, чтобы понять, что вызывает беспокойство философа: «Периоды тоски», «Типы тоски»... Он все время говорит о тоске, преследующей современного человека и о необходимости преодолеть это состояние. Что же случилось с человеком? Прежде человек существовал во множестве миров, теперь он утратил эту способность или возможность. Мы потеряли связь с миром природы, живя в городе. Нам некогда заниматься своим внутренним миром, фантазиями, сновидениями. С точки зрения рационализма, современного «деловизма» все это непродуктивно, едва ли не смешно. В результате мы утратили полноту внутренней жизни. Обеднело общение. Все более искусственными и фальшивыми выглядят праздники. Мы потеряли саму необходимость общаться. Я прекрасно помню время, когда студенты университета приходили на семинары домой к профессору. Для чего это нужно было? В этом заключалось таинство непосредственной передачи знания. Ведь что-то постигается помимо слов, помимо книг: иногда в каких-то дополнительных разговорах, иногда даже через саму внешность учителя. Понимание подчас приходит «между слов». Наконец, мы перестали существовать в сопредельном мире, потеряли связь... Можно сказать – с Богом, но я бы воспользовался другим термином – с запредельностью жизни, войти в которую мы не можем, но ощущать которую можем. В результате человек оказался в необыкновенно суженном мире, превратился в придаток огромной, чрезвычайно сложной машины. Может быть это нормально? Может быть, это необходимая плата за комфорт современной цивилизации? Но что тогда делать с теми явлениями, о которых мы говорили вначале? Для того, чтобы выжить в современном обществе, человек должен слишком многое убивать в себе... Раньше других, по-видимому, проблему расщепления человеческой личности и связанных со всем этим личностных деформаций осознали психологи. В клинической практике выдающихся психологов ХХ века впервые возникла задача исцеления личности, то есть воссоздания целостного характера из обломков разрушенного. Так на новом витке обозначились вопросы, волновавшие древних мистиков: вопросы иррационального, нерассудочного знания, вопросы свободы, спонтанности. Эпоха просвещения утвердила в Европе столь жесткий рационализм, что открытие Фрейдом «бессознательного» воспринималось, как революция и долгое время не признавалось наукой. Но человек не робот. Он не может существовать только как рациональное существо. Он наделен способностью к целостному, художественному мифологическому, поэтическому мировосприятию. Утрата этой способности чревата для него патологией. Необходимость исцеления «инвалидов» цивилизации возродила интерес к медитации, к древним христианским и восточным практикам тренировки души и тела. Сегодня интерес к иррациональному легализован, причем, как всегда, доведен популяризаторами до опошления. Между тем проблема иррационального была заявлена и на языке математики, когда была доказана теорема Гёделя (о том, что любая достаточно сложная логическая система неполна, если она не противоречива) и выявились некоторые не менее впечатляющие парадоксы в теории множеств... Так что, чтобы говорить об иррациональном, вовсе не обязательно хвататься за Бога... Точно так же и о медитации чаще всего говорят до банальности примитивно, обычно подразумевая под нею неподвижное сидение с концентрацией внимания на внешнем объекте. Но медитация – это не только техника, это одно из свойств нашего сознания. Некоторые входят в медитационное состояние спонтанно – люди творческого труда, активно работающие ученые. Ж. Адамар отмечал, например, что открытия в математике – это всегда озарения. А озарение – что? Предельная концентрация, предельная глубина мышления. Можно сказать, это и есть медитация... Вообще определить в точных терминах, что такое медитация невозможно, пока человек не обретет собственный опыт на этом пути. Но именно на этом пути, по-видимому, человеку открывается возможность пробить «перегородку» между разумными, рационалистическими доминантами сознания и своей бессознательной, естественной природой. Медитация помогает человеку раскрыть и реализовать все богатство своих возможностей, преодолеть напряженность, агрессию и страх. А если через медитацию лежит путь к исцелению человека, то не в этом ли направлении – в преодолении мертвящего рационализма и технократического мышления – следует искать выход из тупиков современной культуры? Недавно на философском конгрессе в Ганновере бенедектинскиий монах, теолог В. Эглер сделал доклад, который назывался «Открытие христианского эзотеризма». В. Эглер долго изучал дзен в Японии, руководит медитационным центром. Мне же доклад запомнился особенно потому, что возникла такая мысль – орден видит степень напряженности в современном мире, и в связи с этим санкционирует открытие наработанного знания, выпускает его из круга посвященных «в мир». Для чего? Чтобы помочь сломать рационализм культуры. Ибо философский рационализм, усиленный рационализмом эпохи, убил культуру. Впрочем, о смерти культуры нельзя говорить, она в кризисе, но она жива, в ней идут какие-то процессы... Возьмем Америку. Почему-то говоря о западной культуре, принято обращаться именно к Америке, хотя Америка – страна очень своеобразная, и если уж говорить о культуре, о живой культуре, в которой люди живут легко и естественно, как служитель музея Спинозы, который живет в доме Спинозы, топит его печь и читает его книги – то интереснее было бы поговорить о Голландии, которая сама наполовину порождение культуры, ибо почти половина страны находится ниже уровня моря... Для нас и Голландия и Америка – Запад. Но Голландия – не Америка. Может быть, она гораздо дальше Америки ушла в сторону цивилизации будущего. В ней больше скромности, больше достоинства. Америка же воплощает всю мощь и все проблемы цивилизации сегодняшнего дня. Но если бы весь мир жил так же роскошно, как Америка, Земля не выдержала бы этой нагрузки. Наверное, говорить об американских болячках банально – в свое время им уделялось слишком много внимания. Но они существуют. Существует американский прагматизм, напряженность жизни, задаваемая жаждой успеха, выраженный гедонизм всей жизни, в том числе и духовной. Отсюда, например, вытеснение из сознания среднего американца такого фундаментального для большинства культур понятия, как смерть. Они живут, как бессмертные. Смерть – казус, фиаско. И если уж эта неприятность случилась с тобой или с кем-то из твоих близких, то надо побыстрее эту неприятную процедуру с помощью соответствующих служб завершить и поскорее вернуться к делам. Но все это – жажда преуспевания, комфорта, узкие специализации – лежит на поверхности культуры. Так же как небоскребы и автострады. Это визитная карточка культуры. Но одновременно идет духовный поиск, ориентированный совсем на другие ценности. Каким-то образом он влияет на господствующие стереотипы сознания. И вполне возможно, что наработанное в этих «аппендиксных» отраслях культуры завтра окажется жизненно важным для нее. В Америке действует Ассоциация по изучению сновидений, Международная ассоциация по проблемам воображения, в Америке зародилась трансперсональная психология – философски ориентированное ответвление этой науки, направленное на переживание сверхличного опыта путем тщательно разработанной техники управления бессознательными процессами. В Америке стали бестселлерами переведенные уже и у нас книги Карлоса Кастанеды – а уж их не назовешь типичными для американского сознания! Возможно, именно поэтому автор девяти книг о Доне Хуане предпочитает не раскрывать себя. Никто не знает, как его по-настоящему зовут, где он живет и чью – в конечном счете – эзотерическую традицию раскрывает, ибо некоторые этнографы утверждают, что «учение Дона Хуана» не связано с реальной культурой индейцев Америки. Меня обещали познакомить с Кастанедой, но встреча все-таки не состоялась. Также не состоялась встреча с очень интересным философом анархистского толка Полом Фейерабендом. Закрытость некоторых людей, с которой я столкнулся в Америке, скорее всего, свидетельствует о том, что их взгляды пока еще мало стыкуются с господствующими стереотипами сознания. Тем не менее, наработка идет во всех областях знания, которые, возможно, станут спасательными кругами для человечества – здесь можно говорить о создании чистых производственных технологий, и о новой школе, и о новой философии, которая должна быть связана с наукой и ориентирована на человека. Нам в нашей стране приходится многое начинать практически заново. Многие отрасли духовной жизни только сейчас оживают, и в очень трудных условиях: мы откатились к той стадии социального развития, когда культура кажется избыточным явлением, «роскошью». Тем не менее, всегда в обществе было некоторое количество людей, которые занимались не производственным трудом, не торговлей и даже не интеллектуальной работой, а, скажем так, духовной деятельностью. Многие не понимают что это и зачем. На самом деле работает биологический, по сути, механизм самозащиты человечества. У всех животных есть признаки, которые им сейчас вроде бы не нужны. Но иногда при изменении условий именно эти избыточные признаки позволяют виду приспособиться и выжить. Так же и у людей: мы не знаем, что удержит общество на следующем повороте истории – богатство, передовые технологии или духовное мужество. А духовное мужество – это тоже богатство и, значит, нужен кто-то, кто занимался бы этой проблематикой – вопросами духа. Это нельзя заказать, «организовать», «приказать», это всегда само как-то получается. Вы спрашивали меня, как спрашивают всех лагерников, ради чего мы состояли в подозрительном кружке, если знали, что нас посадят за это. А непонятно, ради чего! Это был протест. Нужна была жертва, нужно было противостоять тому, что творилось вокруг. Не физически, конечно – духовно противостоять, хотя в конце концов мы все поняли, что погибнем неизбежно. Пощады не будет. И именно это внутреннее противостояние помогло выжить потом в лагере. Когда я последний раз виделся с Солоновичем, как раз незадолго до его ареста, он сказал фразу: «Ну ничего, все-таки нас так много сейчас, что какие-то корешки останутся». Я не знал и не знаю, сколько нас было всего. Из тех, с кем я встречался лично, остался, похоже, я один. Но выросли новые люди. В каждом поколении находятся свои «рыцари веры». Поэтому Солонович прав: коль семя посеяно – будут и всходы. А сколько всходы не выдирай, какие-то корешки всегда останутся. Это неизбежно, пока живет человечество.


Возврат к списку